Между прочим, куда запропастился Кешка? А вот и он — свистнул во дворе и единым духом взлетел по лестнице. Глаза квадратные, лицо бледное, аж веснушки позеленели, от бурного дыхания цепочка на — груди прыгает.
— Атас, парни! У Дара шмон!
Стас вскочил, опрокинув на джинсы кружку с горячим чаем. Пока он ругался сквозь зубы, ухватила Кешку за шейный платок и почти насильно заставила сесть.
— Тихо ты. Кто?
— А я знаю?
— Тогда почему решил, что именно шмон?
— Ого, ты бы слышала, как разговаривают! Двое! В штатском! И участкового нету! И вообще…
— Ты там был?
— Что я, дурной… Я хотел Дара через окно вызвать. Подошел из сада, слышу — голоса. Официальные такие. Дару про его нехорошее поведение рассказывают и санкциями грозятся. «Диссидент» говорят. Какой диссидент? Дар отроду поэт…
— Они тебя не видели?
— Еще чего. Я на дерево влез и за стволом спрятался.
— И что?
— А ничего. Дарка сидит злющий, дымит, как паровоз, отругивается, но чувствую — на пределе уже. А эти… даже в бумагах на столе роются…
Мальчишки мои, кажется, перепугались — в таком возрасте все склонны преувеличивать собственную значимость.
— Ладно, вы тут посидите, только не разбегайтесь, а я схожу посмотрю.
Стас глянул на меня с недоумением:
— Ты что? Я тебя одну не пущу.
— Да брось ты, Стас. Мне одной удобнее. А по деревьям я тоже лазать умею.
— Ну ты, мать, вообще меня западло держишь?
И Стас решительно принялся натягивать куртку.
— Стас, не ходи. Я быстро вернусь. А ты лучше позвони Дару. Посмотрим, ответит ли и что именно.
После небольшой перепалки мне все-таки удалось уйти одной. Это было необходимо — ведь я вовсе не думала забираться на дерево, чтобы заглянуть в окно домика Дара. Я просто-напросто оказалась в его комнате, неслышимая и невидимая. Ситуацию я там застала интересную.
За кухонным столом тихо-мирно сидели трое. Взъерошенный Дар вскрывал трехлитровую банку малинового сока, заготовленного на зиму.
Пока он сражался с консервным ключом, я внимательно разглядывала его гостей. Один их них мне незнаком совсем — какой-то потертый, мышастого цвета и таких же манер. Иногда лицо его болезненно передергивалось неприятной гримасой. Не люблю я таких лиц. Чудится мне тайная гадостность в людях с подобными лицами. В прошлом веке сказали бы — «печать порока». Впрочем, может быть, у него просто больная печень.
А вот второго я где-то видела… И в этот момент он повернулся. Ба! Да это же бывший старший уполномоченный! Он-то как сюда попал? Ты гляди… никак не желает «пост оставлять». Ну, я тебе!..
