Тогда, в горящем самолете, не было времени размышлять. Иржи просто выбрал из двух зол меньшее. Зато когда он пришел в себя…
Советский госпиталь! Господи боже, да может ли быть у них хороший госпиталь, даже если это московская университетская клиника! А советский врач, пусть даже университетский профессор, наверняка какой-нибудь коновал! Таковы были первые мысли Скалы, когда он очнулся после долгого беспамятства.
Усталое, задумчивое лицо Петра Васильевича вначале показалось Скале видением, рожденным горячкой. Петр Васильевич не был острижен в скобку, не носил бороды по пояс. Пол, стены, оборудование сверкали чистотой, миловидная медсестра в белоснежном халате с трогательным вниманием ухаживала за раненым. Помнится, отец, побывавший в русском плену и здесь, в России, вступивший в Чешский легион, рассказывал совсем иное. Отец учил его любить Россию, это правда. Особенно сейчас Иржи благодарен ему за то, что отец с детства научил его русскому языку — языку будущего, разумеется того будущего, когда, по мнению отца, падет советская власть и в этой чудесной стране восторжествует гуманность.
Отец, честный, недалекий, опьяненный своим легионерством и верой в Масарика; пять толстых книг генерала Медека, целые кипы газет и брошюр, живописующих «большевистский ад» и подвиги полковника Швеца — героя и великого сына чешского народа; потом летное училище, служба в полку, майор Унгр и сослуживцы по британской авиации — все это незаметно сформировало в сознании Скалы представление, в правильности которого он ни разу не усомнился: большевистская Россия — невежественная и страшная страна.
Пожалуй, надо было все-таки пойти на философский факультет, тогда Иржи больше узнал бы о мире! Но после истории с Эржикой он словно не жил на свете. Аттестат зрелости с отличием на радость родителям — вот все, на что у него хватило сил. А военное училище? Оно было высокой стеной, крепостным валом, лишавшим человека кругозора. Начальник училища, бывший австрийский генерал, мастерски умел затуманивать мозги молодым людям. Разве не соблазнительна мысль о том, что военные — люди особого сорта. Офицеру нельзя ездить в третьем классе, нельзя, идя с женой, нести ее сумку с покупками, нельзя держать над женой зонтик, но в этих запретах есть своеобразная прелесть! Запреты могут быть очень приятными, если они ставят тебя над серой массой обычных смертных. Некоторые слушатели летного училища прямо упивались чужеземными словечками «standesgemäß» (соответственно званию) и «offiziersmäßig», (как подобает офицеру), которыми щеголял генерал, совершая экскурсы в прошлое.
