Утро вставало розовое, легкое. Солнце наполняло реку ярким сиянием, отчего казалось, что в ней плавают золотые прозрачные круги. Пассажиры высыпали на верхнюю палубу. Они почти не отходили от перил, обмениваясь впечатлениями.
Мало кто из них ехал в деловую поездку. Большинство пользовалось этим рейсом, как средством отдыха. И Виддуп был почти единственным человеком, который, вовсе не преследуя цели отдыха, решился ехать в далекую УССР морем и по Днепру, вместо того, чтобы воспользоваться комфортабельной кабинкой пассажирского аэроплана.
Утром он был на палубе, как и все, и с тщетной надеждой смотрел на расстилавшиеся перед его взором берега, которые дышали мирным трудом и спокойной жизнью и не сулили неудачливому репортеру пищи для необыкновенных сенсаций.
Во время завтрака, сидя за табльдотом, Виддуп неожиданно затеял разговор на тему, которая, очевидно, мучила его в последний момент. Потеряв последние надежды на сенсации в области, так сказать, «пространства», он неожиданно стал возлагать их на время.
Отпив несколько глотков кофе, он неожиданно обратился к пожилому соседу, спокойному немцу, севшему на пароход лишь в Одессе.
— Не правда ли, как странно, — сказал он, — невозможно подумать без волнения: еще год, другой — и от двадцатого века не останется и следа!
Немец с удивлением взглянул на него, неопределенно промычал что-то в ответ и недоуменно пожал плечами.
Виддуп смутился. Оставив в покое немца, он обратился к Ларскому:
— Смотрите!
Он вытащил из кармана блокнот, карандаш, вырвал листик бумаги и взволнованно начертил на нем:
— 2001 год!
И с торжествующей улыбкой поднял листик с цифрой над столом.
— Ну и что же? — спросил его Ларский.
— Как что?! — воскликнул американец. — Неужели вас не волнует эта календарная цифра? Ведь это случается только однажды в сто лет! У меня вот такое чувство, что непременно что-то должно случиться, когда меняется век. Подумайте! Сейчас 1999 год. Еще несколько месяцев — и мы уже будем говорить: в прошлом двадцатом веке!
И он обвел торжествующим взглядом сидевших за столом пассажиров, из которых одни с удивлением, другие с улыбкой поглядывали на него.
Увы, он и тут не был понят! Эффект, который он собирался произвести неожиданным напоминанием о конце двадцатого века, не удался, и Виддуп смущенно и молчаливо принялся допивать свой кофе.
Прежде чем завтрак был окончен, сверху раздался чей-то возглас:
— Хортица!
Любопытные поднялись наверх.
Хортица — в самом деле наиболее любо[пыт]тное место из всего, чем богат Днепр.
