— Как это называется? — медленно спросил он по-русски.
— Весы, — отвечал командир эскадрона. Магома оживился и заговорил на своем языке.
— Судьба будет держать весы жажды вот так, — он воинственно протянул руку вперед. Лицо его стало угрюмым и диким. — С этой стороны будем мы, с другой — Джунаид-хан. Каждый будет лить на весы кровь и воду. Но у кого будет больше воды, тот победит. — Магома сделал театральный жест и умолк.
— Это я без тебя знаю, что вода нужна, — слегка обидевшись, сказал Ворон.
— А потом будет вот так, — продолжал торжественно декламировать Магома. Он поднял лицо кверху и заговорил за воображаемую Судьбу.
— О, Жажда, возьми твои весы! Ты видишь, эта чаша поднялась. Возьми кровь хана и разлей ее под солнцем по всему песку Каракума! — Магома замолчал, как бы ожидая увидеть от своей импровизации эффект на лице командира. Но красное лицо Ворона с длинным носом и круглыми зелеными глазами внимательно уставилось на него без всякого выражения.
— Так где же он пойдет? Что брать, и чего не брать? — переспросил командир эскадрона.
Магома молчал.
— Ни черта ты, братец мой, не знаешь, — грустно проговорил Ворон. Он спрятал карту в карман, и оба вышли во двор.
IV. Первый удар.
Поздно ночью по всему оазису завыли собаки. По роще между крепостными стенами бешено протопотал конь. Бессильный, тихий удар в ворота, сопровождаемый стоном, поднял на ноги дневального. Разбуженный Ворон подошел к воротам. С улицы в приоткрытую щель ворвался конь. Он был в мыле и дрожал всем телом. Прямо к ногам командира с седла сполз человек. Дневальный поднес фонарь. Старый узбек, стоя на четвереньках, с трудом поднял голову кверху. На секунду он как будто исчез в темноте. Фонарь качнулся в руке пошатнувшегося молодого красноармейца. Потом белый круг от фонаря пробежал по земле и снова в упор осветил окровавленную человеческую маску. Борода раненого вымокла в крови. Вместо ушей и носа зияли раны. Изувеченный человек тихо бормотал что-то, но Ворон не понял, что именно.
— Дарган-Ата, Отец Лоцманов… — отчетливо проговорил, наконец, раненый.
— Тревогу! Фельдшера! — как эхо отозвался Ворон, подхватывая падающего лицом вперед старика.
Через несколько секунд, раздирая уши, медная труба задребезжала тревогу. Началось что-то невообразимое. Дневальный подбежал к груде сухой колючки, приготовленной для этого случая. Он вылил на нее банку керосину и бросил спичку. Весь двор осветило, как днем. Отчаянный рев перепуганных верблюдов, ржанье коней и топот бегающих кавалеристов — все это вспыхнуло, как пламя, и так же быстро погасло. Посреди двора в темноте стояли стройные ряды всадников.
