Николай сегодня все внимание уделял Нине. Они разговаривали, смеялись, танцевали. Я подумала, что он забыл про вчерашний инцидент, оказалось — нет. Внезапно он начал громко, так, чтобы все услышали, обсуждать вчерашний вечер:
— Нина, почему вас вчера не было? Здесь такое было!!! Я вашей подруге сдуру предложил стать главным врачом в моей районной поликлинике. Всю ночь не спал, думал, дурак, как она из моей районной поликлиники частную клинику сделает. Квартиру ей пообещал. А она что? А она даже кофейку не соизволила зайти выпить.
Это летели камни в мой огород, а я не в силах была возразить. Но потом все-таки сказала:
— Хорошо вам надо мной смеяться, а я заблудилась. Полночи свой номер искала.
Мне было неприятно, что все это говорится в присутствии Вячеслава, но потом я сообразила, что он оценил мой поступок по достоинству. Я женщина скромная и ночами по чужим номерам не шляюсь.
Мы встречались компанией каждый день: бассейн, лыжи, бильярд. Вячеслав ничем не выдавал особого отношения ко мне. В тот день, когда нам всем надо было расставаться, устроили торжественные проводы. Мы шумели, и охранник постучал в номер: «Господа, нельзя ли потише? В это время дух князя Барятинского обходит свои владения, и вы ему мешаете». Пробило двенадцать ночи. Нужно было прощаться, и все обменялись телефонами.
Я смотрела на Леху. Побритый такой, помытый, свеженький. Чем не мужик?..
— Леха, а ты галстуки носишь?
— Галстуки носит кобел на пенсии. А я мужчина молодой. В полном расцвете.
— А сколько тебе лет?
— Двадцать один год.
Он выглядел гораздо старше своих лет. Никогда бы не подумала. Всего-то двадцать один, а сколько пройдено дорог, сколько сделано ошибок…
— Мадам, вы сегодня ночью все какого-то Вячеслава вспоминали. Муж?
— Нет, Леха, не муж, — ответила я и, чтобы он не затронул эту больную для меня тему, начала опять задавать ему вопросы. Попросила рассказать о втором браке и о том, как он снова оказался в тюрьме.
— Мадам, тебя, похоже, сюда Великая инквизиция посадила, ты меня вопросами совсем замучила. Расскажи да расскажи. Я ведь и показать могу.
— А вот этого, Леха, делать не надо.
Как бы Леха ни блатовал, ни эпатировал, ни надевал маски, я видела в нем человека доброго, понимающего, очень тонкого. Непонятого, много пережившего, но не сломленного. Он постоянно хохмил, хохотал, закатывая свои маленькие глазки. Судьба — не позавидуешь, но есть же силы смеяться. Где он черпает силы? С этой минуты я поняла, что Леха мне очень дорог. Дорог. Как первый учитель. «Были бы мы! — постоянно повторял он. — Были бы мы. Отсюда возвращаются».
