Отсюда, сопровождаемая измайловцами, Екатерина направилась в Казанский Собор, где уже заставила себя чествовать самым церемониальным образом. И здесь эта бесстыдная женщина перед святым алтарем совершила еще новое тяжкое преступление: вместо того, чтобы, как требовало постановление того времени, провозгласить на царство Павла, «сына» Петра Федоровича, а за собой удержать лишь титул регентши, она с согласия своих соучастников, объявила себя Самодержавной всея России Императрицей, — на что однако не имела ни малейшего права.
Когда Дашкова с чрезвычайными усилиями пробралась до Екатерины, они бросились друг к другу в объятия и только и могли выговорить: «Ну, слава Богу! слава Богу!»
Далее Дашкова выражала неоднократно свое удивление тому, что переворот так «легко удался, без особого плана, людьми вовсе не согласными между собою, нисколько не схожими ни образованием, ни характером, ни положением» — и она говорит: если принять всё это в соображение, — «то участие перста Божия мне становится ясно». К последним словам Александр Герцен верно замечает: переворот конечно был необходим, но если перст Божий так прямо участвовал в нём, то в этот день руки у Бога всё же не совсем были чисты.
Чтобы не вызвать волнений в народе и облегчить совесть чиновников и верноподданных на присяге, заговорщики распространили по городу слух, что император Петр, де упал в Ораниенбауме с лошади и притом так несчастно, что остался на месте мертвым. Но на самом деле несчастный шут еще жил, не подозревая такой скорой развязки, празднуя оргии в своем Ораниенбаумском дворце с своей неразлучной Романовной.
После возмутительного и наглого обмана, разыгранного в Казанском Соборе, бесстыдная клятвопреступница изъявила желание стать во главе верного войска и идти в Петергоф. Она надела мундир прежней преображенской формы, взяв его у капитана Талызина. Дашкова тоже, но сержантский мундир — и с Богом в путь!
Заметим при этом, что как только Екатерина приехала в Петербург, солдаты без всякого приказа сбросили с себя новые мундиры и надели старые петровские (Петра I-го) и показали таким образом, что Петр III был для них ничем.
Пока Дашкова переодевалась, собрался чрезвычайный совет под председательством самой царицы, составленный из высших сановников и сенаторов, находившихся под рукой. Часовые, расставленные у дверей зала пропустили в него между прочим и молодого офицера с удивительно смелой поступью и отважным видом. Никто кроме Екатерины не узнал в нём Дашковой; она подошла к царице и сказала ей, что караул очень плох, что так пожалуй пропустят и Петра в совет, если он вдруг вздумает явиться. И видно из этого, как всё это общество мало знало бесхарактерность жалкого царя: и знай он даже, что в этом зале решалась его участь, он по своей уже одной бесшабашности не явился бы туда, чтобы хотя бы одним словом попытаться вступиться за себя. Разумеется, караул был немедленно усилен, а в зале императрица диктовала Теплову манифест. Тут-же объявила она присутствовавшим, кто был этот молодой офицер, вошедший так sans façon в зал и шептавшийся с ней. Само собою седовласые сенаторы встали со своих мест и подобострастно приветствовали храбрую и энергичную заговорщицу.
