Непременно голосом Трофима!
Коломбина тихонько, словно колокольчик прозвенел, рассмеялась. А гондольер в самом деле запел про синее платье голосом Трофима:
– И, распахнув свои шальные объятья, ласкает нас морской прибой-бой-бой… – И почему-то очень обиженно посмотрел на Виолу.
Черный пес рядом фыркнул и боднул ее головой: иди, не отвлекай людей.
Виола послушалась. В самом деле, нехорошо мешать. Да и холодно до ужаса, и в носу хлюпает, а в горле першит. Сейчас бы горячего молока с медом и корицей, как делает Франсуа! И булочек, мягких свежих булочек!
Она брела наперерез редким машинам, держась за холку черного пса, а перед глазами так и стояли эти булочки, и красный колпачок, и даже слышался сердито-укоризненный голос старого лютена:
– Как же так, мадемуазель Виола, в такую сырость – и в тапочках!..
Внезапно стало так зябко и жалко Франсуа, который за нее беспокоится, и булочки, без нее наверняка уже остывшие. Она хлюпнула носом… и едва не упала, натолкнувшись на что-то… на кого-то…
– О-ла-ла, мадемуазель, вы совсем замерзли! – сказали таким родным и знакомым голосом, а красный колпачок обиженно закачался прямо перед ее носом. – Что я скажу мессиру Жану?!
«Франсуа! Я выбралась! Наконец-то!» – хотелось крикнуть ей, но от облегчения Виола разрыдалась, обняв старика и уткнувшись в его пахнущую ванилью и лавандой макушку.
А он поглаживал ее по спине, бормотал что-то утешительное, и пустая набережная вместе с далекой песней гондольера растворялась, таяла в теплом молочном тумане… и было так хорошо, тепло и спокойно, кто-то мохнатый и горячий сопел рядом, привалившись к ее боку…
Сначала сопел, а потом стал прыгать, и трясти ее за плечо, чего-то требовать и звать странным и неправильным именем…
– Киллер, да просыпайся ты! Киллер!..
Отступление внеочередное: соната для мизантропа с пирожными
Франческо ненавидел собак.
Первую собаку он убил, когда ему было семь: борзая сука цапнула его за руку, когда он взял посмотреть новорожденного щенка. Он приказал псарю забить ее палкой, а самого псаря – выпороть.
С тех пор он особенно берег руки – самое важное для музыканта! – и держался подальше от любых блохастых тварей – слишком тупы и зубасты. Те, что поумнее, отвечали взаимностью и заблаговременно прятались. А совсем тупые – рисковали подойти поближе и всегда за это платили.
Всегда.
Все, кроме этого проклятого пса!
Франческо бы с наслаждением утопил этого пса, если бы смог.
Но он не мог.
Бессилие Франческо ненавидел еще больше, чем собак, и особенно ненавидел его в последние полгода. С тех пор, как погибла его Виола, его судьба, его дыхание… с ней он был восхитительно живым, ее он любил, боготворил, ради нее готов был на все…
