Вернемся в год одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмой, когда в нашей квартире в Авиагородке воцарилось бабушкино пианино.
Вскоре вслед за пианино в доме стала появляться девушка — моя учительница. Странно, но я до сих пор воспринимаю ее как девушку и понимаю, что она была молодая и хорошенькая. В то время как свою первую учительницу я атрибутировал тогда как взрослую строгую тетю (в то время как она была, в общем, тоже молоденькой — но об этом позже). Может, музыкантша и впрямь была совсем юна — а может, совместилась впоследствии в моем маленьком мозгу с образом Наталии Варлей из фильма «Кавказская пленница» (потом расскажу, почему такая аберрация могла случиться).
Итак, девушка-музыкалка (ее имени-отчества память не сохранила) однажды явилась давать мне уроки. Когда родители оставили нас одних в комнате рядом с фортепьяно, учительница деловито открыла крышку и с бодрой фальшью сказала мне:
— Сейчас мы с тобой немного поиграем в одну игру. — И объяснила условия: — Я буду нажимать клавишу, а ты будешь этот звук петь, — и показала как: стукнула по клавише, разнеслась нота, она ее подхватила чистым голосочком: «Ляя!»
Честно говоря, я был в недоумении от предложенного задания и оттого надулся. Мне оно казалось невыполнимым. Я знал, что на фортепьяно играют по нотам, то есть по нужным клавишам бить полагалось в соответствии с закорючками на линеечках. И суть музыки и ее успех заключались, по моему тогдашнему убеждению, в том, чтобы как можно более точно воспроизводить на пианино нотную запись, а потом, посредством многочисленных тренировок, добиться наконец умения играть наизусть — так же, как наизусть читают выученные стихи. Учительница же требовала от меня нечто удивительное: петь то, что нигде не записано.
— Ну, давай попробуем, — подбодрила меня дева. Утопила ноту, подпела ей: «до!» — и выжидательно посмотрела на меня. Я молчал. — Ну, давай, Сережа, ничего страшного! — приободрила она еще. — Можно даже ошибиться, двойки никто не поставит! — И она брякнула клавишу «фа», подпела, и я тоже подтянул чужим голосом: «фа», совершенно не попадая в ноту.
— Так, хорошо! — воскликнула девица лживым голосом. — Давай еще! Соль!
— Соль! — на той же ноте промычал я.
— Отлично! — делано восхитилась она. — Теперь «ре»! — Она сама и фортепьяно запели в унисон ангельскими голосами, а я подпел им, набычившись, не в склад, не в лад:
— РЕЕЕ!
— Да! — бодро воскликнула учительница. — Не все, конечно, правильно, но… Тем интересней и почетней будет тебя все-таки чему-то научить!
