Опять-таки вспоминаю рассказ бабушки — из тех, советских еще, лет. Брат Владик у нее был и навсегда оставался оракулом, светочем — она, воспитывая во мне правильный образ мыслей, часто привлекала его непререкаемый авторитет:
— Помню, во время революции Владик меня спрашивал: «Танечка, а ты за царя или за большевиков?» — «А ты?» — интересуюсь у него. «Я за большевиков». — «Ну, тогда и я тоже», — говорю.
Вот большевики ему за преданность и отплатили — казнили в возрасте тридцати одного года. Владик был в семье объектом культа: красивый, умный, образованный, воспитанный, ученый, интеллигентный. Меня хотели было в его честь назвать — да потом спохватились: нехорошая примета нарекать младенца в честь погибшего в расцвете лет, да еще и казненного. Я родителям и бабушкам очень благодарен, что в конце концов стал Сергеем. Кто знает, может, иначе трагическая тень судьбы Владислава Дьячкова легла бы и на меня.
Слава богу еще, что он жил в тридцать седьмом в Ленинграде, а Ксения Илларионовна и Татьяна Дмитриевна — в Краснодаре. Поэтому репрессии пощадили их — мать врага народа и его сестру. Лапы НКВД поленились, не дотянулись через полстраны.
Арест брата и сына был страшным ударом для них. Легенда гласит, что наша с Аней мама Екатерина Игоревна родилась слегка до срока, а именно, когда почтальон принес телеграмму из Ленинграда: Владику пришлось срочно уехать. Все в тридцать седьмом году понимали, что такое срочно уехать, и у бабушки начались схватки.
Бабушка была замужем за Игорем Павловичем Литвиновым. Мой дед, которому я обязан своей фамилией, четвертушкой крови и некоторыми чертами внешности и характера, женился на бабушке, потому что очень любил ее и добивался. Он даже обещал застрелиться (у него имелся револьвер), если она за него не выйдет. Бабушка не так чтобы очень уж его любила, но уступила, тем более возраст у нее уже подходил к критическому.
Наш родной дедушка, Игорь Павлович, был, в трактовке моей мамы и бабушки, тот еще прощелыга! Как впоследствии сам о себе сказал Высоцкий, «врун, болтун и хохотун». На семь лет моложе своей Танечки, он любил разгульную и красивую жизнь, шансонетки, рестораны — и на том самом пианино с канделябрами исполнял, к вящему ужасу бабушки и прабабушки, «Мурку»: «Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая!..» Они с бабушкой сходились, расходились, снова сходились — пока наконец не началась война и деда Игоря не призвали на фронт. Что было дальше и кто кого бросил или не дождался — судить не берусь. Дед Игорь утверждал: она, Танечка, его оставила. А бабушка: мне надоело терпеть его выпивки и выходки.
