Запах и красота простоты. И, наверно, предчувствие творческого счастья в будущем». Возможно, с этого и началось мастерство Брыля-миниатюриста.
В таких литературных упражнениях будущий писатель почувствовал, а затем и осознал лирическую специфику своего дарования. Практика блокнотных записей «для себя» помогла эстетическому самопознанию молодого Брыля, и это способствовало выработке особой творческой манеры писателя, основанной на глубинном соединении лирических и эпических принципов миропонимания. Именно этой манерой обусловлены неповторимые особенности жанрово-привычных прозаических вещей писателя (рассказов «Один день», «Двадцать», «Осколочек радуги», «Под треск костра», романа «Птицы и гнезда»).
Что касается заметок, то после успешных первых публикаций они заняли в прозе Я. Брыля приоритетное место, причем не в традиционной, утилитарной роли материалов для будущих произведений, а как нечто идейно и эстетически самостоятельное. Недаром он сам писал: «С удовлетворением думается, что мои миниатюры могут быть своеобразной «книгой моей жизни» — если пополнять ее все время, отбирать лучшее, самое значительное».
Как заметила белорусская исследовательница творчества писателя Ольга Никифорова, «не боясь попреков за самоповторы, Я. Брыль раз за разом возвращается к старым замыслам, которые уже были использованы в его произведениях». Критик замечает, что возвращения зафиксированы и в лирических миниатюрах. Например, в 1966 году писатель замечает: «Какое обычное дело — кто-то куда-то идет, что-то делает, идет по какому-то делу. Так вели на расстрел четырех бойцов и старую мать-крестьянку. В Столбцах, осенью сорок первого. Как передать эту дрожь?»
Приведенный эпизод уже был использован при написании одного из самых известных рассказов писателя «Мать» (1957), который успел войти в золотой фонд белорусской советской прозы. Автору важно было зафиксировать возможность качественно иной интерпретации использованного однажды художественного материала. В рассказе последние земные часы старой крестьянки вырастали в великую трагедию, хотя и разворачивались они — как всегда у Я. Брыля — в конкретных, бытовых обстоятельствах.
Пограничная скромность заметки может быть выразительнее вдохновенных слов.
С особым чувством Брыль относится к своим ранним произведениям, как к живым существам: «Мои самые ранние произведения не остались, не выжили. Однако до сих пор осталась в памяти радость работы над ними». Отсюда понятно желание автора разделить с читателем эту радость. Справиться с этой задачей и помогают лирические записи, «приспособленные» наилучшим образом для того, чтобы открыть сферу духовного мира личности. Так, разбирая в зрелые годы на страницах книги «Сегодня и память» свои юношеские стихи, автор делится с читателем очень важным ощущением, которое, по его собственному мнению, не совсем удалось выразить тогда — кровную, потаенную связь со всем родным, что и сейчас, впрочем, не удается выразить так, как хотелось бы: и лучше, и более глубоко.
