— Зачем мне гимназия? — недоумевал Сережа.
— Важно быть среди людей. Ты должен узнать их, чтобы разобраться, кто друзья народа и кто его враги.
Нередко Кодряну уходил из дому. Сережа не мог догадаться, что его учитель сидит в доме у Иона Костакэ.
— Что русский, что молдавский помещик — все одним миром мазаны, — говорил он. — Им бы выжать из мужика все соки. Ты про гайдуков слышал?
— Слышал. Угоняют их жандармы в Сибирь, на каторгу. Пропадут они там, — тяжело вздыхал Костакэ.
— Другие будут, — уверял Кодряну. — Не надо унывать…
Почти ежедневно Кодряну с Сережей совершали прогулки. Как-то они добрели до большака, который вел на Сынжерею. Тощие, низкорослые лошаденки со впавшими боками медленно тянули по дороге длинный возок, называемый в Молдавии каруцей. На каруце, поджав под себя ноги, сидел бородатый крестьянин в поношенной фетровой шляпе с опущенными полями.
Навстречу ехала пароконная бричка, в которой сидел управляющий помещика Мими, обрусевший поляк Плахецкий, известный в округе своей жестокостью. Мими дорожил своим управляющим и платил ему большие деньги, опасаясь, как бы его не переманили соседи. Плахецкий не знал молдавского языка, но ругань он усвоил и поносил крестьян на каждом шагу.
Крестьянин помедлил свернуть на обочину, и бричка ударилась крылом о каруцу. Рассвирепевший управляющий соскочил с брички, набросился на крестьянина и стал его избивать. Стоявший поблизости Кодряну, недолго думая, ударил Плахецкого в бок кулаком с такой силой, что тот схватился руками за сердце.
— Больно? — спросил как ни в чем не бывало Кодряну.
Плахецкий с искаженным от злости лицом повернулся к Федору Ивановичу, но, увидев перед собой незнакомого студента с золотыми наплечниками, позабыл про боль и, сдерживая свое негодование, спросил:
— За что пан меня ударил?
— А за что вы побили его? — спросил Кодряну, кивнув в сторону крестьянина.
— Я управляющий пана Мими, а мужик есть быдло. — И повысил голос: — Я не позволю себя бить!
— А я не позволяю его бить, — хладнокровно произнес Кодряну. — Он вас не обидел, а издеваться над человеком нельзя.
Сереже понравилась невозмутимость учителя.
— Пусть извинится перед крестьянином, — подсказал он Кодряну.
— Ему от этого легче не станет, — ответил Федор Иванович. — Пусть лучше этот тип убирается подобру-поздорову, пока я ему не дал тумака в другой бок.
Сережа невольно засмеялся, и это разозлило Плахецкого.
— Я буду жаловаться пану Мими.
— Пожалуйста!
— В полицию буду жаловаться, — угрожал Плахецкий.
