— Прическу? — переспросила женщина, машинально коснувшись волос.
— Именем Народного Ополчения... — медленно и внятно произнес Костя.
— Ополчения?..
Ее разбитое лицо засветилось надеждой. Она не совсем поняла, о каком имени вдет речь, но, услышав про улицу Народного Ополчения, вдруг поверила, что мужчина просто ошибся адресом. Даже темный ручей, выползавший из-под тела Надюши, не мог помешать ее внезапной уверенности в том, что все закончится благополучно.
— Ополчения, — подтвердил Костя, проводя ножом широкую дугу. Рессорное, зоновской работы, лезвие прошло через горло почти без препятствий. — Есть кто дома? — громко спросил он.
— Ириша, кто там? — отозвался откуда-то занятой голос.
Вот черт. Морозова, оказывается, мужика завела. А говорили — синий чулок.
— Ириша?! — крикнули из дальней комнаты.
— Иду, иду, — буркнул Костя.
Лишней крови он не любил, но так уж сегодня складывалось.
* * *
Проснувшись, он прислушался к ощущениям в мочевом пузыре и решил не открывать глаз. Веки пропускали розоватый утренний свет; часов семь-восемь, предположил он и убедительно захрапел.
Скоро начнут подниматься, кто — по собственной воле, кто — под окрики медсестры, но так или иначе к половине девятого все уже будут на ногах. Он догадывался, что его это коснется тоже, но вставать не торопился. Пусть его разбудят. Тогда он узнает...
— Эй! Хватит дрыхнуть! — огласил палату смолянистый бас.
Хорошо, но недостаточно.
— Слышь, нет? Сегодня Гитлер Югенд дежурит, — предупредил тот же голос. Еще. Скажи еще что-нибудь.
— Петруха!! Помер никак?
«Петруха». Петр, значит. Ну что ж, Петя, с добрым утром.
Он отчаянно, во весь рот, зевнул и усердно потер глаза. Сел, свесил ноги, шаркнул пятками по приятному линолеуму и выгреб из-под кровати тапочки.
Он знал, что когда-нибудь его расколют, однако ничего лучшего пока не придумал. Если б им позволили иметь карандаши, он мог бы написать свое имя на тумбочке, и тогда по утрам ему не пришлось бы прибегать к этой уловке. Однажды басовитому соседу надоест его будить, или их разведут по разным палатам, или что-то еще — долго на одной и той же хитрости не протянешь, но другой у него в запасе не было. Каждый день он начинал с выяснения имени. Имя — это уже немало. Это гораздо больше, чем лицо. Это почти личность.
Стало быть, Петр. «Хорошо бы запомнить», — безнадежно подумал он, накидывая ветхий халат.
Голосистый стоял у окна и разрисовывал пыльное стекло какими-то каракулями. Он имел соответствующую басу густую черную бороду и неимоверно отросшие патлы, в которых пряталось почти все лицо. Петр лишь скользнул по нему взглядом, заранее зная, что завтра придется знакомиться по новой. Память хранила только самое необязательное: например, что Борода любит смотреть в окно, а вон тот сухой дедок в углу насилует соседей на предмет шахмат. Также Петр помнил, где здесь столовая, и где туалет, и то, что кран с горячей водой откручен, а труба забита деревянным чопиком, и еще сотню или даже тысячу всяких мелочей, но вот главного, самого главного...
