— Ну чего ты кипятишься? Мы все хотим, чтобы ты скорее получил ответ.
В сторону собеседников повернулось несколько человек; на их лицах изобразилось вялое оживление.
— Ну, как твой рапорт?
Герберт выругался. Кто-то сказал:
— Вот именно. Каждому хотелось бы перевестись на гражданские линии.
— А я не только хочу, но и переведусь.
— Дай бог.
— Вот увидите.
— Дай, бог, дай бог.
— Увидите. Когда я выпиваю слишком много кофе, у меня дрожат руки — верный признак, что я выберусь из этой дыры.
Воцарилось молчание. Наверное, каждый думал в этот момент о том, куда выбираются из этой дыры, когда начинают дрожать руки. В одну прекрасную ночь человека увозит карета — и прощай мечты! Потом уже только госпиталь да кругом глухая каменная стена, утыканная битым стеклом.
— Герберт?
— Ну?
— Не говори больше так.
— Почему?
— Ты же знаешь. В этом городишке все решают сплетни. Узнают в комендатуре, о чем ты трепался в автобусе, и тебе крышка.
— Оставь ты эти сплетни. Говорю просто, чтобы говорить что-нибудь, но я все равно отсюда выберусь. Вот увидите.
— Дай бог.
Автобус тряхнуло на выбоине, и он осел, чуть подавшись назад.
— Эй, шеф, рессора!
Шофер затормозил и вышел осмотреть машину. В открытую дверь ворвался запах, тяжелый запах длинных, колючих, засохших трав. Днем все здесь обугливалось от испепеляющего зноя, а к вечеру чадило — удушливо, как нераздавленный окурок. Запах, проникший в машину, шел от распрямляющихся на вечерней прохладе длинных стеблей бурьяна, который нескончаемыми зарослями покрывал северные склоны холмистого плоскогорья.
Вместе с запахом трав в машину проникли далекие еще и потому приглушенные и искаженные отзвуки базы. Через четверть часа автобус будет на месте, но отсюда еще нельзя было разглядеть даже лучей прожекторов, хотя их фиолетовые клинки уже сносили головы первым звездам. Низко, у самого горизонта, тлел пурпур заката… А может быть, это горела степь?
Шофер снова уселся за руль, и автобус рванулся с места.
На задних сиденьях трясло, офицеры проклинали шофера и рессору и перебирались на передние места.
От выхлопных газов в автобусе висел какой-то тошнотворно кислый запах. Невыносимо резало глаза. Герберт протер свои темные очки.
— Эй, шеф! — крикнул он. — Если вы все время собираетесь так смердеть, то я по вашей милости глаз лишусь!
— А меня это не касается. Я обязан вас доставить на место даже с поломанной рессорой. А про глаза у меня приказа не было!
— Тебе ясно? — вмешался в перебранку капитан. — Вот наш городишко, вот принцип нашего вонючего существования. Здесь все, как роботы, делают только то, за что им платят. Больше их ничего не касается. Шофера не интересуют твои глаза, а тебя не интересует ничего, кроме гражданских линий, которыми ты бредишь. И знаешь почему? Не знаешь? Так я тебе скажу. Потому и именно потому, что на этот паршивый клочок земли всем наплевать в нормальном мире. Даже когда там грузят на старую посудину ром, сало или капусту, там думают о капусте, которая должна быть доставлена на место, а не о людях, которые будут ее есть.
