На самом краю шаткого помоста дрожал огонек сигнального фонаря. На фоне залива он казался негасимым язычком лампадки перед алтарем в огромном темно-синем зале храма.
Герберт сел возле фонаря и стал смотреть на тающие во тьме очертания старых суденышек, которые ежедневно доставляли в город продукты, вино, минеральную воду. Над портом, точнее, над наспех сколоченной пристанью нависло замысловато расчлененное кольцо огней. Вверху, у маленькой базарной площади, желтые огоньки сплелись в бессмысленный рисунок. Это говорило о поспешном и небрежном строительстве.
Герберт глубоко вдохнул свежий, холодный воздух. Только здесь, у моря, можно было забыть о бесплодной холмистой пустыне, которая отрезала эту подлую дыру от нормального мира, населенного нормальными людьми.
Пожалуй, он выпил слишком много кофе. Врач разрешал четыре чашки в неделю. Для Герберта это было дневной нормой. Он сжал руку в кулак, потом разжал пальцы — они не дрожали. Проклятые пальцы — почему они и в кабинете врача никогда не дрожат?
Тишину порта нарушил рокот мотора. Как будто провели палкой по прутьям ограды.
Герберт возвращался на площадь, умиротворенный этим кратким мигом спокойствия и бездумной легкости. Да, бездумное мгновенье — далеко не последнее удовольствие в этих местах. Минуты, когда забываешь о четырех улочках, где на тротуарах валяются обрывки газет, смятые коробки от сигарет, разбитые винные бутылки, о четырех улочках, которые очерчивают границу здешнего мира. Его мир! Это звучит парадоксально: даже портье в отеле или повар в офицерской столовой знают, что, прежде чем погрузятся в сон первые окна городка, Герберт будет за тысячи километров отсюда… и, однако, четыре улочки, базарная площадь, отель — этот сущий клоповник, — офицерская столовая, террасы склона, покрытого известковой пылью, — это действительно границы его мира…
Сейчас он испытывал большое удовлетворение от того, что послал записку сегодня, не отложил до возвращения.
Возле офицерской столовой, выставив тупоносую мордочку, уже ждал неказистый маленький автобус. Но роскошные и удобные машины застряли бы здесь на первом же повороте узенького шоссе. В автобусе уже сидели офицеры. Герберт небрежным жестом приветствовал их.
— Где шофер?
— Какого черта мы тут торчим?
— Зовите его!
— Свинья. Они там с барменом тянут уже по пятой рюмке…
— Нам бы тоже не помешало пропустить по маленькой, а?
— Господа офицеры…
Великолепный ром — импортный, итальянский — на время разрядил обстановку. Затем общими усилиями офицеры извлекли шофера из бара, и вскоре автобус уже катил мимо светлых вилл, расположенных вдоль круто поднимающегося в гору шоссе.
