— Не думаю, — сказал Шорохов. — Здесь либо совпадение, либо еще что-то. Глюки у всех бывают. У меня такой же завелся, и ничего.
— Ты опять про Иванова? Вот уж и впрямь глюк! Забудь о нем.
— Угу… — промычал Олег.
Он не стал говорить Асе, что с удовольствием очистил бы память от этого никчемного персонажа, но опасался, что вместе с Ивановым придется закрыть и всю учебу. Иван Иванович лез ему на глаза слишком часто, и рассортировать проведенные в школе полгода на минуты “с Ивановым” и минуты “без Иванова” не представлялось возможным. Его навязчивое присутствие было так же плотно встроено во все воспоминания, как… Шорохов неожиданно подобрал хорошее сравнение: как встроен домашний адрес в повседневную жизнь обычного человека. Вырви адрес — жизнь превратится в дуршлаг. Закрой Иванова — и от лекций останутся одни “здрасьте — до свидания”. А кроме того, Иванов существовал в действительности. В отличие от Асиного “неучтенного” года и всего прочего, что может наизобретать переутомленный женский ум, Иванов был реален — настолько, что сумел воспользоваться станнером.
— Закрой его, — посоветовала Прелесть. — Я бы тоже себе что-нибудь закрыла… Если бы знала, что.
— Тот сектор трогать не будем? Где мы из-за твоего паспорта поссорились.
— Мы же не поссорились… — пожала Ася плечами. Она сидела смурная и крутила на столе две сигаретные пачки, теперь уже обе пустые.
— Зря я с этим корректором затеял… — проговорил Олег. — Ничего не выяснили, только мозги друг другу запудрили…
— Почему же? С тобой ясно: наплевать на Иванова, прекратить напрягаться насчет школы — и все будет в порядке.
— Наплевать на клона, прекратить напрягаться насчет чужого года… — тем же тоном произнес Олег.
— Я пытаюсь… Ой, Вениаминычу-то мы конфет не оставили!
— Он про них и не узнает.
— Неудобно…
— Скажем, что я все съел, — предложил Шорохов.
Прелесть рассмеялась. Олег отметил, что успокаивается она так же быстро, как заводится. Может, Лопатин прав, и она заурядная баба?… С бардаком в голове и с готовой могилой, уже занятой клоном.
“Невеселое приобретение, — подумал Шорохов. — Но у нее есть хоть что-то. Могила. У меня нет ничего. Кроме собственного бардака. И еще, наверно, этой бабы с ее бардаком и с ее загнувшимся клоном. Богато живешь, Олежек…”
* * *
Отца Криковой привезли в половине второго. В герметичном ящике из твердого оранжевого пластика с мудреными цифровыми замками. Контейнер был тяжелый — двое курьеров и двое местных операторов, затаскивая его в комнату, пыхтели, сшибали ногами стулья и оставляли на полу пунктирные дорожки пота. Пятый, обаятельный качок с неглупым взглядом и поэтическим позывным “Дактиль”, нес коробку из-под маленького телевизора.
