В ответ мать приехала сама.
Она приехала, чтобы "поставить все на место".
Она не переступила порога его дома, словно боясь прикосновения скверны, и вызвала его в отель. Первое легкое смущение она подавила в себе сознанием долга и стала говорить ему об огорчениях, которые он всем им причиняет, о тяжелом состоянии отца и об оковах на всю жизнь; с неуклюжей искусностью она использовала все чувствительные регистры души, а он, хоть и скучал откровенно, видя насквозь ее уловки, все же слушал с настороженным любопытством, потому что его привлек тон всепрощающего понимания, неизменно присутствовавший в ее словах.
— Кто знает, — говорила она, — может, это несчастье обернется на самом деле счастьем для тебя, и мы все отделаемся, — говорила она, — просто кратковременным шоком; главное теперь — извлечь для себя из всей этой истории урок на будущее!
Вот почему она, несмотря на все трудности, уговорила отца пожертвовать известную сумму; этих денег — она преподнесла это как царскую милость с их стороны — вполне хватит, чтобы удовлетворить все претензии и девушки и ребенка.
К ее собственному удивлению, сын хладнокровно спросил о размерах предлагаемой суммы и, выслушав, еще хладнокровней покачал головой, сказав просто:
— Ничего не выйдет. Воспрянув духом, она возразила:
— Выйдет! Ты сейчас просто ослеплен; тысячи молодых людей совершают подобные глупости, а потом слушаются старших. Это же такой удачный случай, чтобы развязаться; ты не можешь упустить его из–за ложно понятой чести — это просто твой долг перед семьей и перед самим собой!
— То есть как это удачный случай?
— Ну, конечно! Я уверена, что твоя приятельница разумнее тебя: она–то уж наверняка знает, что с появлением ребенка такие связи прекращаются.
Он попросил дать ему сутки на размышление: что–то в нем дрогнуло.
Мать, врачи с понимающей улыбкой, мерный шум подземки по дороге домой, к Тонке, четкие, повелительные движения полицейского на перекрестке, грохочущий водопад городской суеты — все было заодно; лишь он стоял один, в пустоте под этим водопадом — не залитый, но отрезанный от всего.
Он спросил Тонку, согласилась ли бы она.
Тонка сказала — да. Какая–то жуткая двусмысленность была в этом ответе. Он прозвучал вполне рассудительно, как и предсказывала мать, но уголки губ, произнесших это "да", потерянно дрогнули.
И тогда он сам на следующий день сказал матери прямо в лицо, что, возможно, он вовсе и не отец ребенка, что Тонка больна, но что он, несмотря ни на что, скорее сам согласится признать, что он болен и ребенок — от него, а Тонку не бросит.
