— Есть много и других интересных случаев, если их рассматривать как части общей картины. Маленькие отряды опытных исследователей, люди, похожие на тебя, попадали в засаду или, хуже того, исчезали там, где этого никто не мог ожидать. Гонцы с посланиями высокой важности для Восточной Лиги в Отва, а, может быть, и от них к нам, тоже исчезали, отчего общественно важные дела задерживались чуть ли не на год. И так далее. Все сходится к одному: на нас накинута паутина, Иеро, смертоносная, сжимающаяся паутина, а мы все сидим и размышляем, отчего же дела идут так плохо! — Сутулый старик зацепил взглядом Иеро. — Я так и не услышал каких-либо проницательных вопросов от своего первого ученика. А мне они нужны — нужны всем нам. Иеро, твой ум больше не должен лениться. До сих пор ты выполнял работу, с которой мог справиться любой квалифицированный священник-экзорсист, и к тому же бегал по лесам и шлялся по равнинам. Как ты сам знаешь, твои успехи за время обучения в Центральном Аббатстве были чуть ли не самыми выдающимися. И все это пропадает втуне! Так слушай же меня, Пер Дестин, я обращаюсь к тебе как духовный и светский руководитель и требую крайнего твоего внимания! Члены Совета предоставили тебе свободу действий на несколько лет по двум причинам: во-первых, чтобы ты сам осознал свою ответственность, что, конечно же, лучше всего. Другая причина, выдвинутая главным образом мной, это то, что ты таким образом сможешь приобрести многогранный опыт. Что ж, время твоей праздности теперь, с этой минуты, официально закончилось. Я ясно выражаюсь? А теперь, сэр, постарайтесь задавать разумные вопросы, потому что мне еще много о чем нужно сказать.
Иеро теперь сидел прямо, его черные глаза полыхали гневом, и он не отрываясь смотрел на своего друга и наставника и вся наносная скука слетела с него.
— Так вот что вы думаете обо мне, — раздраженно бросил он. — Как о привилегированном бездельнике и пустом человеке. Это нечестно, Ваше Высокопреосвященство, и вы хорошо это знаете.
Аббат Демеро просто сидел и смотрел на Иеро, его мудрые глаза выражали симпатию, а не укор, и молодой человек почувствовал, что его гнев улетучился. В этих упреках была правда, по крайней мере, ее добрая часть, и, будучи честным человеком, он не мог ее отрицать.
— Простите мой гнев и дерзость, Отец Настоятель, — тяжело произнес он. — Видимо, я, в сущности, действительно не совсем священник и даже не солдат. Чем могу быть полезен Совету?
