– Не помер, – шептал Марик часом позже, уже лежа на своих нарах – лицом в стену, под грязно-коричневым покрывалом. Он засыпал, небеленая штукатурка плыла уже куда-то перед глазами, и простые дед Колины два слова казались ему ужасно важными, важнее всего.
Не помер.
Я ненавижу чай с жасмином, для этого есть множество личных причин. Одна, может быть – главная, из них, – дешевое китайское кафе – много лет назад. Место только открылось тогда – в самом центре; смешными ценами туда завлекали народ. Большой зал был разделен пополам: в одной половине стояли липкие столики, в другой – в аду газовых конфорок, воков и кипящего масла – царил крошечный повар. Готовили там, в основном, уйгурские блюда – всего несколько; никакую другую горячую еду ни я, ни мои друзья не могли себе позволить. Хозяин кафе – мистер Ли – приехал из какой-то северной провинции, у них принято подавать чай с жасмином, приветствуя гостя; может быть, поэтому другого чая там не было – мы были гости, всегда. И если горячее хоть как-то можно было выбрать, неизменный жасминовый чай надоел мне на всю жизнь.
Александра Зволинская
Законы гостеприимства моей маленькой республики
Я появляюсь в башне раньше всех остальных.
Так получилось: подъем в пять тридцать утра (рабочий день начинается в восемь, добираться почти полтора часа), если не сделать его привычкой, причиняет почти несовместимые с жизнью боль и страдания, а в сочетании с утренней суетой и ворчанием коллег и вообще превращается в маленький апокалипсис. Так что я приезжаю за двадцать минут до «начала конца» (за тридцать пять – а то и все пятьдесят! – если учесть, что все постоянно опаздывают) и прячусь от всего мира в блаженной башенной тишине.
Башня почему-то любит меня. Замок вообще меня любит: включает по утрам красивое солнце, рассказывает истории. Мне кажется, именно ради историй он меня к себе и позвал. А я… А что я? Я – то еще перекати-поле, которому семь верст не крюк, да и полгорода тоже, какая мне разница. И, если уж очень честно, все то время, на которое я здесь задержалась – тоже совсем не крюк. Мое время ходит по очень странным изогнутым линиям, а я просто иду за ним и слушаю все, что готовы мне рассказать.
Поэтому и рассказывают.
Утренний чай в тишине башни – огромная кружка почти на литр, красная в белый горошек, полная крепкого, черного, сладкого спасения от всех уныний и недосыпов. Я оставляю чай остывать на столе и распахиваю окно. Киваю умостившемуся на соседней крыше черному ворону: привет, мол, друг, как сегодня твои дела? Ворон стар, величав и вечно по горло занят – то на облет пора, то молодняк погонять, чтобы от лап не отбились, то ветер провести по замковым крышам, чтобы правильно раскрутил все флюгеры и сыграл нужную музыку на старых оконных рамах. Проводить на чердак, дать погудеть под крышей, показать дорогу обратно… Куча дел, совсем как у меня, когда мне пора на обход или бежать за чем-нибудь срочным и неотложным – то есть почти всегда. Вот только чай остынет из обжигающего до теплого, так, чтобы согреть им горло для долгих разговоров и песен в гулких подвалах и на чердаках, а еще сердце – любить своенравный волшебный Замок, чтобы он не превращался обратно в сумрачный старый Завод. Мне в общем по душе они оба, но Завод мрачнее и неохотно делится сказками, а Замку почему-то понравилась я, мой невыносимо крепкий и сладкий чай и утренние шаги по пустым обшарпанным лестницам.
