Подобное отношение найдет поддержку у многих редакторов и издателей, поскольку все мы знаем, что писательские рукописи более прочего отличает поразительное сходство друг с другом. Как трудно проявить настоящее воображение! В «Иероглифических сказках» Уолпол выработал несколько приемов, помогающих сломать клише.
Во-первых, он выстроил свои рассказы на твердой почве «волшебной сказки». Кеннет Гросс называет сказки представителями традиции «восточных басен», которая также находит отражение в таких произведениях эпохи как «Задиг» Вольтера, «Софа» Кребийона и «Расселас» Джонсона. «Однако сами по себе сказки, – добавляет он, – суть маленькое чудо. Лучшие из них вычленяют из Библии, «Тысячи и одной ночи», Шекспира, французских рыцарских романов, английской политики и старинных преданий комическую фантазию и наполняются урбанистической, запредельной странностью, которую невозможно найти нигде более».
Известность данной формы дала Уолполу возможность кардинально обновить другие аспекты повествования. «Музыка загнивает, когда слишком удаляется от танца, – поучал Эзра Паунд в «Азбуке чтения», – а поэзия атрофируется, слишком удаляясь от музыки». Если рассуждать схожим образом, повествование атрофируется, слишком удаляясь от основ рассказа, мифов и народных преданий. Уолпол мудро прививает свои гротескные вымыслы к устойчивому стволу народной сказки.
Одной из наиболее смелых инноваций Уолпола было радикальное ниспровержение заблуждений относительно повествования. Он усыпал сказки невозможными вещами (choses absurdes et hors de tour vraisemblance, как говорится в эпиграфе), оставив читателя разгадывать запутанные отношения между языком, повествованием и реальностью. Сказки непрозрачны, равное внимание следует уделять и самой истории, и тому, как она рассказана. Они были написаны, сообщает Уолпол в предисловии, нагромождая нелепости одну на другую, «незадолго до сотворения мира и с тех пор сохранялись в устных преданиях гор Крампкраггири, необитаемого острова, доселе не открытого». Он населяет истории мертвыми кавалерами, дочерями, которые никогда не появлялись на свет (или, появившись, были признаны несуществующими), и выдумками, вроде козьих яиц, служащих лекарством от веснушек.
К тому же Уолпол в своих сказках разрушает последовательность повествования отступлениями, отрицаниями, ложными началами, солипсизмами и околичностями. Отчасти это, возможно, вырастает из некоего субъективного символизма, в котором персонажи и события служили оболочкой язвительным личным аллюзиям с политическими или светскими фигурами, аллюзиям, в настоящее время по большей части утраченным; но в результате возникло повествование, приводящее в восторг и смущение своей непредсказуемостью и отсутствием явного центра. Уолпол создал экзистенциальный нарратив, примечательный для своего времени, существующий просто для того, чтобы быть, а не отсылать к чему-либо. У Кеннета Гросса есть очень тонкое размышление на эту тему:
