— Слуш-послуш, эй, не надо…
Ромка разрыдался. Я вынула из рукава свой платочек с кружавчиками и сунула ему. Линейкин всхлипывал-всхлипывал, потом вытер нос и глаза, и платочек сразу стал мокрый. Ромка опять отвернулся и смотрел куда-то в сторону.
— Беда у тебя?
Ромка пожал плечами, спрашивает:
— Что делаешь вечером?
— Буду дома… Придешь?
Ромка отрицательно покачал головой.
— Приходи в парк, когда стемнеет.
— В парк? Во сколько?
— Ну, в семь.
— Хорошо, — согласилась я, хотя знала, что отпроситься у бабушки в парк вечером почти невозможно.
Если бы была мама, она бы все, конечно, поняла. Но мама в Якутии, в экспедиции. А папы вообще нету. То есть был. Они с мамой разошлись характерами, а потом вообще разъехались, я еще малышкой была.
Я взяла Ромку за руку и потащила в класс.
Урок давно начался. Учительница строго посмотрела. Но промолчала. Он ведь Линейкин. И никто не засмеялся, только староста Макарова сделала заметочку в тетради против моей фамилии.
Весь день потом в голове у меня вертелась какая-то мелодия, и я ее напевала:
Когда в беде ваш дру-уг,
В беду попа-али вы-ы…
Это был старинный романс, который я сочинила сама.
Случай тридцать первый. При чем тут шпионы?
Ему никто не мог помочь. Честное слово, началось с простой шутки, которую никто не понял, а теперь назад ходу нет. Что будет с мамой, что будет с отцом, — страшно подумать! Мама и так нервная. Будешь работать в универмаге, тоже будешь нервный, говорит она папе. Если Ромка нервный — это наследственное от универмага. Теперь весь город знает, что Линейкин чемпион, но никто не знает одной маленькой подробности…
Ромка пробежал по главной аллее между двух рядов портретов, заменявших зеленые насаждения. Вот скамейка, на которой они с Аленкой любили читать вдвоем одну книжку. Линейкин сел и решил серьезно думать, но начать думать не успел: прибежала запыхавшаяся Аленка.
Они сидели рядом и молчали. Люди всегда молчат, когда не о чем говорить или надо сказать много. Наконец Аленка заглянула Ромке в глаза.
Ромка вскочил со скамейки, схватил Аленку за руку и потащил по беговой дорожке.
— Ты что, сумасшедший?
— Молчи! — цыкнул Ромка. — Так надо.
Он остановился в чаще, на траве. Как раз там, где ходить и рвать запрещается. Присел на корточки.
— Что ты делаешь? — спрашивала ничего не понимающая, испуганная Аленка.
Ромка не отвечал. Он снимал калоши. Одну… Потом другую. Снял и приказал Аленке:
— Надевай!
— Зачем?! Они ж мне велики!..
— Надевай!!.
