— Оставишь мне собак и нарту!
— Хозяин, они у меня последние, — отвечал вздрагивающий голос.
— Тагам тундра! — послышался хриплый крик.
Ещё один бедняк становился нищим. А сколько таких бедняков кочевало по чукотской тундре от Тихого океана до Северного Ледовитого. Их грабили американские купцы, местные богатеи и шаманы, и всё равно они были должниками. Долги! Ещё неизвестно — кто кому оставался должен. За ружьё нужно было отдать столько шкурок песцов, сколько их укладывалось рядом во всю длину «винчестера», шкурка лисицы «стоила» пачку чая, связка беличьих шкурок шла за нитку ярких стеклянных бус…
Трудно жили люди в этом суровом крае. Глубокие снега заносили тундру, морозы схватывали её крепкой коркой ледяного наста, олени не могли пробить его копытами и гибли от голода. Потеряв своих оленей, чукча вынужден был идти в пастухи к богатеям-кулакам, в табунах которых было тысячи оленей. Он работал круглые сутки, получая за свой труд обглоданные кости, которые хозяин бросал собакам…
Чукчи не знали, что такое оседлая жизнь, жизнь на одном месте, не знали посёлков и деревень. Ни на одной карте нельзя было найти точек их коротких стоянок. Отдельными семьями кочевали они по необъятной тундре, перегоняя оленей на новые пастбища. Они оставались на месте недолго — съедали олени мох-ягель, люди собирали свои яранги и двигались дальше в путь.
Коллективизация на Чукотке длилась долго. Слишком разбросан был маленький народ по своей холодной земле и слишком привыкли люди жить порознь, чтобы быстро могли понять выгоды совместного ведения хозяйства…
Уже несколько месяцев помогали чукчам создавать колхозы коммунисты Якимов и Майлин.
Чукчи долго не могли поверить, что богатства тундры вновь возвращаются народу, что наступает для них новая жизнь. Радость была слишком неожиданной, а после беспросветной жизни большая радость кажется сном. Но радость действительно пришла.
Много бесед пришлось провести Якимову и Майлину, прежде чем люди поняли, что чукотский народ должен жить дружной колхозной семьёй с большим единым хозяйством…
— Берите оленей у кулаков, стройте турваургин — новую жизнь! — сказал Якимов, закончив дела в стойбище раскулаченного Ранауги.
А Майлин добавил:
— Всё теперь ваше!
Это были последние слова двух хороших людей. В морозном воздухе одновременно ударили два выстрела… Так мстили кулаки.
Со всех сторон сбегались люди к месту гибели их русских друзей. Но под покровом полярной ночи вдруг засвистел кнут Ранауги. Он бил пастухов, и те, забыв под ударами, что несколько минут назад были свободными людьми, послушно исполняли его волю.
