VICTORIA REGIA
Совсем вблизи башни, трамваев, узорных ларей, по широкой улице, где в глубоких дворах приседают за густыми деревьями церкви, бывало посещаемые патриархом, раскинулся ботанический сад. Последнее время на его воротах то и дело торжественный и надменный плакат:
«Гигантская белая лилия, Виктория Регия, — расцвела».
Ходили к этой лилии экскурсии: мелкие, как плотва, октябрята, и веселые, с красным платком пионеры, и физкультурники в трусиках. Экскурсии задерживались, случалось, под башней скоплением вагонов Букашки, и яростно, по свежей выучке, не теряя времени, тут же старались те, что постарше, о ликвидации темноты.
Друг перед дружкой торопились раскрыть подбашенцам чудеса в ботаническом. Зазывали взглянуть на хищный цветок, жрущий муху, на листы регии, где встать может взрослый и плыть, как на плоту.
И ведь успели: сманили сапожников и селедочных, и ларек канцелярских принадлежностей — Дарью Логовну Птахину с Шурочкой.
Первые сходили сапожники, вернулись, ругались. Спрыснули Викторию Регию тут же в пивной, и обидно вдруг стало, что за свои деньги глядеть было — кот наплакал.
— Цветок промеж листьев, как хрен, один и не фасонист. Та-ж кувшинка прудовая, поздоровей, да махристей.
Дарья Логовна пропустила цветок и совсем было на сад махнула рукой.
Свое горе-забота у ней, так, на минуту ребята раззадорили, а то не ее вовсе и дело по садам бегать…
Но Шурочка, племянница, вторая ступень, пищит да звенит, как комар:
— Новый бутон у Виктории налился, пойдем бабинька…
Большая забота у бабиньки, а у Любиньки жизнь не стоит.
Пошли. Радостно Любиньке пройти между столетних пиний и лиственниц в отменном порядке увидеть цветущие клумбы, за ними горку с камнями и кактусами.
— Бабинька, вдруг двугорбый верблюд пробежит!
— Верблюду небось обучили, да без штанов парней бегать, а уж лучше-ль нас будете, еще погадаем, — ворчит бабинька, свою думу думает.
Ходили в оранжерею, теплую и приторную, дивились в мелких горшках расставленным хризантемам, сикламенам и примулам. Прикидывали, чтобы купить позаметней, да подешевле. И, нанюхавшись до чоху махровой гвоздики, ничего не купили: прошли к другому входу, где уже толкались загорелые, как арапчата, пионеры и, почему-то понизив от волнения голос, спрашивали: зацветет? зацветет?
И сейчас, как вчера, как все дни, отвечал бледноликий, суровый ботаник: — по всем признакам цвести станет завтра.
