— У меня мама вдова, — сказал грустно заяц, — она с перешибленной лапкой, а папеньку съел мужик. Зимой маме с голоду пропадать!
Ганя задумался и спросил:
— А далеко к маме сбегать?
— Куда далеко! — обрадовался зайчик. — Сейчас за городом лес, за лесом поле, за полем речка, за речкою хутор, за хутором ляды, вокруг пенышек земляника, под земляникой нора, в норе моя мама.
— Землянику поди-ка теперь посвисти! — насмехался Ганька. — Клюкву, и ту поморозило. Поститься, брат зайчик, всю зиму твоей матери Серохвостихе!
Заплакал зайчик, просит:
— Отпусти меня!
— Отпустим его, — догадался и Петрик, — что мучить!
— Пропадет с голоду, припасу у них никакого, а зима на носу, — раздумывал Ганька. — Вот обменяйся с ним, Петрик, да снеси-ка маме его, Серохвостихе, всякой штуки: капусты, моркови, кореньев, — тогда и его домой пустим.
Петрик даже пискнул от радости:
— Наконец поживу в чужой шкурке, своя так надоела!
— Нынешней ночью и вызовем Духовика, четверо нас, — сказал Ганька с важностью, — двое людей, двое зверей. Эй, кот Ромка, слышишь ты, не смей удирать!
— Мурлы-курлы! — неохотно согласился кот, которому смерть как хотелось нынче бегать по крышам.
Ганя взял на руки длинноухого, и пошли мальчики с ним по углам и закуткам: вещи трогают, называют, суют зайцу под самую морду, чтобы он назавтра, когда станет мальчиком-превращенкою, ничего не напутал.
Когда позвали обедать, Петрик посадил зверя рядом с собой.
— Брось, Петринька, зайца, — сказала тетя Саша, — животному за обедом не место.
А няня прибавила:
— Грех оно, Петринька, грех: заяц нечистым считается.
Петрик спустил зайца, а тот, рассердясь на больших, как хлопнет под дядиным стулом ногами, дядюшку испугал.
— Загнать в чулан его! — кричит дядя.
Петрик отлично сидел за обедом, ничего не ел руками, попросил супа вторую тарелку. Как только тетя Саша его похвалила, он к ней заласкался и сказал тонким голосом.
— Позвольте завтра совсем не учиться, у меня что-то головка болит.
Это Петрик заботился, чтобы зайчика-превращенку завтра не очень мучили.
— А когда болит — не шали, — сказал строго дядя, — когда болит — ложись спать, боль заспишь.
Только лампы зажгли — уложили Петрика в кроватку, а он как раз этого и хотел. До ночи выспался, а как стала няня свою перину взбивать, так уже притворно пустился храпеть зараз и носом и горлом, совсем так, как выучил его котик Ромка.
Нянюшка, обрадованная его крепким сном, повздыхала, поохала, сколько ей было нужно, и ушла с головой в свою перину. Тетя Саша пощупала у Петрика лоб, обрадовалась, что нету жара, и, как всегда, побрякивая серьгами и браслетами, пошла к себе.
