Интервью с Владимиром Путиным | страница 76
О. С.: Думаю, вы правы. Возможно, это непоследовательно, но я считаю, что среди военных немало достаточно умных офицеров, чтобы видеть это, и что не стоит смешивать твердолобый, назовем его старорежимным, Пентагон и новый Пентагон, который мог бы исходить из реальности и необходимости.
В. П.: Вам виднее, вы американец. Но мы исходим из того, что происходит на практике. Вот смотрите, необходимость размещения элементов противоракетной обороны в Европе аргументировалась необходимостью противостоять ракетно-ядерной угрозе со стороны Ирана. Теперь благодаря политике президента Обамы с нашей поддержкой ядерная угроза со стороны Ирана снята с повестки дня[104]. Это без всякого преувеличения, на мой взгляд, значительная победа администрации и самого президента Обамы, как бы его ни критиковали внутри страны или за границей. Преимуществ в этом соглашении гораздо больше, чем минусов. Но, если ядерная угроза со стороны Ирана устранена, зачем продолжать строительство системы противоракетной обороны в Европе, против которой она якобы и создавалась? А строительство продолжается.
О. С.: Да, это ужасно.
В. П.: Возникает вопрос, а были ли искренними наши партнеры с нами в этом вопросе?
О. С.: Это удивительная история — Алиса в Стране чудес, если хотите. Можно утверждать, что Соединенные Штаты реально не волнует угроза Европе. Их волнует существование России. Большая проблема — это не Европа. Большая проблема — это США и Россия. Чтобы устранить Россию, Соединенные Штаты должны заставить суетиться Европу. Им нужно сделать все, чтобы НАТО чувствовало, будто имеет определенный вес, и высказывалось соответствующим образом. Но я думаю, что США полагаются на собственную силу и что только эта сила имеет значение. Поэтому я полагаю, политика Соединенных Штатов с самого начала — с революции 1917 года — была политикой, родившейся на Уолл-стрит и направленной на уничтожение коммунизма, на уничтожение власти идеи общества под руководством рабочего класса. Не забывайте, что в 1917 году Уолл-стрит имела одинаковую власть с правительством. Правительство стало более влиятельным при Рузвельте.