Наблюдая за ним, Морин немного расслабилась, чувствуя себя в безопасности в присутствии близкого родственника, и погрузилась в полностью успокаивающее и чисто ирландское искусство приготовления чая.
Питер вернулся к своему столу и наклонился к холодильнику, расположенному сразу за ним. Он вытащил маленький пакет с молоком и поставил его рядом с бело-розовой коробкой сахара, лежавшей на холодильнике.
— Где-то здесь была ложечка. Вот она.
Электрический чайник зашумел, показывая, что вода вскипела.
— Дай-ка я похозяйничаю, — вызвалась Морин.
Она поднялась, взяла со стола Питера коробку с чаем, вскрыла пластиковую наклейку наманикюренным ногтем, вытащила два круглых пакетика и бросила их в две разнокалиберные, со следами чая, кружки. С точки зрения Морин, стереотипы в отношении ирландцев и алкоголя были сильно преувеличены; настоящим ирландским пристрастием был именно этот напиток.
Морин опытной рукой закончила приготовления и вручила дымящуюся кружку кузену, усаживаясь на стул, стоящий напротив его стола. Держа кружку в руке, Морин минуту прихлебывала чай, чувствуя на себе благожелательный взгляд голубых глаз Питера. Она так спешила увидеть его, но теперь не знала, с чего начать. Священник первым прервал молчание.
— Она вернулась, правда? — спросил он мягко.
Морин вздохнула с облегчением. В те минуты, когда она думала, что находится на грани безумия, Питер был рядом с ней. Родственник, священник, друг.
— Угу, — неразборчиво буркнула она, что было на нее не похоже. — Она вернулась.
Питер беспокойно ворочался в кровати, не в силах уснуть. Разговор с Морин сильно встревожил его. Он беспокоился о ней и как ближайший родственник, и как духовный наставник. Хили знал, что ее видения будут возвращаться снова и снова, и ждал, когда это произойдет.
Когда Морин только вернулась из Святой Земли, ее тревожили видения страдающей женщины царственного вида в красном плаще, женщины, которую она видела в Иерусалиме. Ее видения всегда были одинаковыми: она среди толпы на Via Dolorosa. Иногда картины могли незначительно отличаться друг от друга в каких-то второстепенных деталях, но они всегда были пронизаны чувством глубокого отчаяния. Именно яркость ощущения беспокоила Питера, его достоверность в описаниях Морин. В этом было что-то непостижимое, что-то, порожденное самой Святой Землей, ощущение, с которым Питер сам впервые столкнулся, когда учился в Иерусалиме. Чувство близости к чему-то древнему — и божественному.
