Разъезжая верхом, князь не разбирал дорог и очень часто рисковал. Раз нам встретился подъем по хрящеватой почве, и до того крутой, что лошади затруднялись вскарабкаться. Князь слез со своего «Подласого», намотал себе его хвост на обе руки и, приказав мне вести своего коня в заводу, поднялся на крутизну.
До прибытия моего в Крым, его светлости указали на единственного офицера, хорошо знакомого с окрестностями Севастополя: то был инженер морской строительной части Старченко… так мало прежде интересовались севастопольцы этим предметом. Этому-то Старченко принадлежит та заслуга, что, при князе, он первый ударил киркой на оборонительной линии.
В описываемое время при князе находились: Николай Карлович Краббе, Иван Григорьевич Сколков, Виктор Михайлович Веригин, барон Вилебрандт, в качестве ординарца мичман Томалович, Александр Дмитриевич Камовский и Грот.
Озабоченный приведением укреплений в порядок, князь часто сходился, толковал и занимался с Корниловым; очень ценил его способности, исполнительность и готовность на всё, что только касалось обеспечения Севастополя и флота; но князя постоянно беспокоило предубеждение, питаемое к светлейшему моряками. Он их очень любил; был к ним не только ласков, но, можно даже сказать, предупредителен. Из одиннадцати мундиров, право носить которые было ему предоставлено, он избрал и предпочитал морской, и носил его постоянно, в знак уважения ко флоту. Желая сблизиться с моряками, князь приглашал их к обеду, по кружкам сверстников и лиц одинаковых чинов, дабы младшие не стеснялись собеседничеством старших, а начальники — присутствием подчиненных. При всем том, старания князя были мало успешны: моряки постоянно его дичились. В этом был много виноват Корнилов. Человек развитой, умный, много работавший с князем, хорошо знавший его намерения, мысли, предположения, — от него светлейший ничего не скрывал, — Корнилов мог содействовать его сближению с моряками, но, к сожалению, он этого не только не делал, а еще колебал к нему доверенность, как моряков, так и сухопутных войск. Светлейший, впрочем, никогда не осуждал Корнилова, так как ценил его хорошие качества, но только досадовал на холодность и натянутость отношений к себе этого полезного деятеля. Эту досаду я нередко подмечал в князе.
С самого моего приезда в Севастополь, светлейший посоветовал мне сблизиться с моряками; приказал представиться всем высшим морским властям и, помню, говаривал: «прекрасные, братец, есть ребята между моряками. Ты с ними сойдись… меня они не любят, — что делать: не угодил!» С целью этого сближения я ходил на берег бухты, где, недалеко от Екатерининской пристани, подымали затонувший турецкий пароход «Перваз-Бахры». Работы водолазов привлекали сюда моряков и целый день, сменяя одни других, они подходили, толковали, делали свои замечания. Здесь, встречаясь, с ними я знакомился; по вечерам искал случая сойтись где нибудь с моряками у наших общих знакомых, но они, по большей части, уклонялись от сближения с адъютантами князя, даже не ходили во флигель, в котором мы помещались, и осуждали того из своих товарищей, кто отступал от этого предвзятого правила.
