— И всё-то — в спины!!
К слову о раненых замечу: всего страннее было то, что их товарищи, так охотно выносившие и выводившие раненых из-под огня, бросали их по большей части там, где сами не могли поспевать за ретирадой. Вообще видимо было в нижних чинах непонятное для меня хладнокровие к утратам; их не смущали — ни потеря сражения, ни беспорядочное отступление в виду неприятеля; к самому занятию союзниками нашей крепкой позиции солдаты относились с совершенным равнодушием. Это происходило, как я полагаю, оттого, что они не сознавали ни важности проигрыша сражения, ни еще того важнейших его последствий.
Спустившись на Качу, светлейший направился правым берегом вверх по реке, для обозрения; потом он переправился выше всех наших войск и поехал левым берегом вниз; меня же послал на высоту занять место для расположения штаба. Отыскивая обоз, я немного промедлил и уже не встретил князя, а, спустившись в другом месте, съехался с ним на подъеме по большой чумацкой дороге. На вершине горы князь свернул направо, на первую площадку, чтобы, отдав приказания Корнилову и Тотлебену, распроститься с ним и скорее отправить адъютанта своего С. А. Грейга с донесением к Государю Императору. Он приказал Грейгу спешить в Севастополь, оттуда, получив подорожную, скакать в Петербург.
— Что прикажете сказать Его Величеству? — спросил Грейг.
— Скажи всё, что ты видел и слышал, — отвечал светлейший, — всё, по чистой справедливости. Писать же, ты видишь сам, и средств никаких нет и это отняло бы слишком много времени.[8]
Грейг, Корнилов и Тотлебен поехали в Севастополь вместе. Проводив Грейга, светлейший, в ожидании обоза, опустился в полулежачем положении на землю. Между тем, мы собрали около него сухой травы перекати-поле, и зажгли ее, чтобы хоть сколько нибудь осветить место. Смерклось так, что в двух шагах не было видно человека. Место остановки князя было не то, которое я занял для штаба и куда велел следовать обозу. Светлейший, с огарком свечи в руке, занялся рассматриванием карты и не ехал далее; почему я послал казака отыскивать обоз, который, придя на указанное ему место и не найдя там никого, машинально направлялся на разведенный нами огонь. Я, конечно, был всех более рад прибытию обоза, так как оно возложено было на мою ответственность. Покуда я не заслышал голоса офицера, провожавшего обоз, я был как на иголках. Светлейшему необходим был отдых, ему еще предстояло заняться соображением, для выяснения себе положения армии, и изысканием исхода из оного. С пяти часов утра у светлейшего не было во рту ни крохи: надобно же было ему подкрепиться. Что бы мог я делать без обоза? Отворотясь от огня, я таращил глаза в непроглядную темень, что было мочи — напрягал слух… Боялся, чтобы обоз наш не прошел по подъему горы мимо, затянутый прочими обозами. В этом томительном ожидании провел я более часу, удивляясь необыкновенному терпению светлейшего: не слыхал я от него ни единой жалобы и в голосе его звучало обычное спокойствие. Князь вмешивался в разговоры окружавших и, казалось, хоть на минуту хотел забыть свое положение и сколько нибудь отдохнуть нравственно…
