Он еще долго сокрушался, грозил показать милиционеру, который забрал Валерку, и тем милиционерам или врачам «скорой помощи», которые увезли убитого, и наконец приготовился вести протокол. Тут я произнес фразу, которую заготовил давно:
— Я работник городской газеты и буду рад помочь следствию.
Произнес и почувствовал, как кисло, претенциозно и глуповато она прозвучала.
Следователь не сделался ни вежливее, ни доверчивее. То есть он был вежлив, но это была отпугивающая меня вежливость. Для кого-то эта вежливость обязательно оборачивалась грубостью.
— Закрой дверь, — кричал следователь на паренька-понятого, — людям тут спать!
Теперь он выговаривал милиционеру:
— Осторожней двигай стул, Филимонов. Можешь поломать людям стул. У них и так сегодня беспокойный день.
Я стал рассказывать, он записывал, иногда задавал вопросы и все поглядывал: «И-ышь какой!» если я отклонялся в сторону от заданного вопроса и что-то говорил от себя. Когда я сказал ему, что Валерка стоял, вытянув руку с ножом, а те четверо старались зайти ему со спины, вмешалась Муля. Она сказала:
— Витя, ты же плохо видишь. Ты же близорукий. От тебя до Валерки был почти квартал, ты же почти к трамвайной остановке подошел. Как же ты мог видеть, нож у Валерки в руках или не нож?
Я ошеломленно посмотрел на нее. В самом деле, я стоял далеко и своими глазами не видел ножа. Но Валеркина поза, но позы тех четверых, боявшихся вытянутой Валеркиной руки, — все это было слишком определенно, ошибиться тут было нельзя.
Следователь, заметив, что я замялся, спросил:
— Своими глазами видели нож?
— Своими глазами? Но… своими глазами, пожалуй, не видел.
— Говорить надо только о том, что видели своими глазами.
Потом следователь дал мне прочитать листы протокола, на которых огромными буквами было написано «вопрос», «ответ».
— Вы на ошибки не обращайте внимания, — сказал он, — я в спешке писал.
Я расписался на каждом листе по два раза — с этой и другой стороны, и следователь со своими помощниками уехал.
Едва он уехал, Муля, провожавшая его до двери, накинулась на меня:
— Зачем ты, Витя, сказал про нож? Тебе это надо? Пусть сами разбираются!
Я не ответил ей. Год тому назад умер мой отец. Он воевал в первую империалистическую, воевал в Великой Отечественной, был контужен, ранен. После войны тяжело болел. Он несколько раз бывал при смерти и все-таки каждый раз выкарабкивался. Я помню все больницы, в которых он лежал, врачей, которые ему делали операции, лечили его. И смерть его многих задела — и родственников и друзей. А тут что? Бессмысленная пьяная ссора, пустяковое самолюбие пустяковых людей — и такое важное, человеческое, трагичное низведено до черт знает чего. И ведь станет эта пакостная история легендой для некоторых мальчишек с нашей улицы. И как те трое испугались и побежали, и как этот один не испугался и кинул в Валерку кирпичи, и как Валерка не побоялся тюрьмы и выстрелил в этого.
