— Ползай, ползай… Любви моей дочери ты недостоин…
Уже в следующее мгновение Цицино осознала, что слова эти были произнесены слишком громко. Может быть, ей хотелось, чтобы их услышали там, откуда только что сверкнули чьи-то глаза? Но если бы кто-нибудь стал ей это доказывать, она решительно отвергла бы это. Цицино неестественно громко рассмеялась. Как бы протрезвев, абхаз стремительно вскочил на ноги. От выражения нежности и блаженства на лице женщины не осталось и следа. Цицино стояла перед ним, как разъяренная амазонка, желанная и страшная — он вдруг увидел перед собой врага. Ему хотелось всадить кинжал в грудь этой женщины, но обессиленная рука осталась на эфесе. Астамур уже не сомневался, что был околдован чарами мегрелки. Побежденный, униженный, раздавленный, он чуть ли не ползком удалялся от нее. Цицино улыбалась. Никакой любовный восторг не доставил бы ей такого наслаждения… Словно вакханка, только что одолевшая свою мужскую жертву, но только еще страшнее и обольстительнее, стояла Цицино перед Астамуром…
Слова, произнесенные Цицино, вывели Нау из оцепенения. Лежавший на курке указательный палец мог наконец расслабиться. Восторженная радость, в которой еще была приглушенная боль, готова была вот-вот разорвать одержимый смертельной страстью комок плоти. Нау еще раз укусил себя в левую руку — теперь уже от бешеного, животного восторга. Он медленно выполз из дупла дерева… Словно тусклый опал, сияла луна. Вдали послышался лай собак. На склонах гор горели костры. В ночной тиши перекликались пастухи, мычали коровы, блеяли овцы… Нау вылез из темной норы на широкий простор. Его душа благословила каждый листочек, каждую травинку. Указательный палец нажал наконец на спусковой крючок, и горячая пуля полетела в голубое небо, как первый поцелуй…
Цицино оглянулась и увидела своего раба. Она заметила его окровавленную руку и все поняла. Она подозвала его. Нау дрожал. «Я все знаю…» — сказала ему госпожа, улыбаясь. Поглощая эту улыбку, как подачку, раб думал с тревогой о том, что она означала. В эту ночь Цицино снова одарила его любовью. Нау принял и эту подачку в экстазе, свойственном богу животных.
В облике Астамура было что-то от мамлюка. Это впечатление еще больше усиливалось, когда он сидел в седле. В его теле была гибкость хищного зверя. Но мегрельская земля высасывала из него силы. Меги стремительно вошла в его сердце, наполнив его до краев. Он любил ее — в этом он не сомневался. Но он не знал, как девушка относилась к его любви. Может быть, она совсем отвернулась от него после того, что произошло между ними? И все же в его душе еще теплилась надежда, подогретая тонкими намеками матери Меги. И вот теперь это приключение с Цицино. Оно совершенно уничтожило его. Цицино взбудоражила его кровь. Это произошло, правда, в минуту слабости, которая быстро прошла, но его чувство к Меги так или иначе было осквернено, да и сам он был навсегда посрамлен. Цицино заклеймила его насмешкой амазонки. Как мужчина, он был опозорен, его достоинство поколеблено. Астамур потерял веру в себя, в свои силы.
