— Красивая, — сказал он, — ты пришла, чтобы мучить меня?
— Я пришла сказать, что люблю тебя. А то, что я выхожу замуж, ничего не значит. Ты же сам говорил, всякая плоть трава. Помнишь?
— Но мне уже тогда казалось, что это не относится к нашей с тобой плоти. Я всегда очень любил твою плоть.
— Сейчас ты ее, наверное, презираешь.
— Нет. Я люблю ее еще больше.
— Почему тогда ты не скажешь мне: не выходи замуж, будь моей, только моей? Почему?
— У меня нет на это никакого права. Я не могу ломать тебе жизнь.
— Как глупо… Все вокруг устроено так глупо. И примитивно.
— Наверное. Только мы не в состоянии что-либо изменить.
— Почему? Я могу отложить свадьбу на неопределенное время, мотивируя это тем, что сейчас не время для веселья, а потом…
Толя тихо рассмеялся.
— Смеешься? Думаешь, я не способна на подобное?
— Я над собой смеюсь. Я не способен. Принять от тебя эту жертву.
— Зачем ты меня мучаешь? — На глазах у Маши блеснули слезы. — Тебе это доставляет удовольствие?
— Я не хочу, чтоб ты мучилась. Но я должен наказать себя. За то, что когда-то так жестоко обошелся с тобой.
— Какой же ты… дурак! — громким шепотом воскликнула Маша и выбежала из палаты.
Лемешевы остановились в гостинице «Москва». Амалия Альбертовна, хоть и была по рождению католичкой, отправилась в ближайшую православную церковь просить деву Марию помочь найти сына. Разумеется, это делалось тайком от мужа.
Амалия Альбертовна родилась и выросла в Москве в одном из арбатских переулков, знала ее, центр в особенности. Выйдя из гостиницы, она низко надвинула на лоб фетровую шляпу с букетиком из искусственных фиалок и подснежников (она не хотела, чтобы видели ее лицо, ибо боялась за мужа), перешла к «Националю» и направилась вверх по улице Горького, не глядя по сторонам.
Она любила эту небольшую уютную церковь в Брюсовском переулке, где почти всегда было немноголюдно. К тому же там пел замечательный хор из подрабатывающих тайком от комсомольской организации студентов консерватории, расположенной в двух шагах от церкви.
Поставив свечку возле большой темной иконы Богородицы с младенцем и пожертвовав десять рублей на нужды храма, Амалия Альбертовна присела на лавочку справа — закружилась внезапно голова — и огляделась по сторонам.
Служба еще не началась. Юноша в длинном черном одеянии поправлял лампаду неподалеку от алтаря. Ему было года двадцать два, не больше. У юноши было бледное нервное лицо и темные круги под глазами.
Амалия Альбертовна почувствовала, что начинается приступ и, прислонившись к стене, закрыла глаза.
