Рассветало. По лесу еще было сумеречно, а небо над головой синело, как вода в полевом колодце.
— Вроде стрельнули? — спросил Иван.
— Стрельнули. Где-то близко.
Иван обошел стадо, осмотрел.
— Ты тут приготовь чего поесть, а я в деревню сбегаю, проведаю, — сказал Афанасию.
— Ладно.
— Да гляди тут…
— А и уйдет которая, так что. Другие по полстада растеряли.
— То другие. А то — мы.
— Своя шкура дороже. Вон кругом стреляют. А ты прешь, как ошалелый.
— Ты, Афанасий, давно по сопатке не получал. Тебе скучно, наверно, стало. Да и я давно не веселился.
— Ладно. Иди уж! Начальник нашелся!
Отряхивая с веток росу, напрямик через ольшаник, по травостою, Иван круто зашагал к деревне. Трюх, трюх… На большаке ревели машины. «Может, подвезут», — подумал Иван, торопясь.
Он уже совсем близко подбежал к дороге, взглянул и остолбенел.
— Никак немцы? Мать честная!
Он увидел солдат в незнакомой форме, сидящих на машинах. Они! И, пригнувшись, Иван бросился от дороги.
Позади что-то крикнули и почти одновременно выстрелили. Он упал. Земля брызнула справа и слева. Сорвало кепку.
— Эх, была не была! — Иван вскочил и рухнул под ольховый куст. Из-под него — в другой. Дальше, дальше.
Пули цокали рядом, срубали листья и ветки. А он бежал.
Он бежал, когда уже перестали стрелять, бежал до тех пор, пока не перехватило дыхание. Лег на сырой болотный мох, прижался к нему лицом, приник. От мха пахло плесенью. Пахло грибами. По-обычному, по-лесному. Как всегда.
— Да что ж это, а? Как зайца гнали! Стреляли! У меня дома! — недоуменно сказал Иван. — Да что ж это вы, сволочи! Как зайца! Ах ты мать честная!
Чуть не заплакал от обиды и злости Ребров. Полежав, поматюгавшись, он поднялся и пошел. Отыскал рощу, где ночевали накануне, собрал стадо, звал Афанасия. Но так и не дозвался. Убег Афанасий.
— Ну что ж, один пойду! — сказал Иван. — Проберусь, а ты драпай, сукин сын. Я не побегу.
С наступлением темноты Иван поднял стадо.
Он спешил. Шел всю ночь и весь следующий день. Обходил стороной попадавшиеся на пути деревеньки. Несколько раз пересекал шоссейные дороги. А потом вступил в настоящий дремучий лес. Трава здесь не росла, под заплесневелыми ветками елок было сумеречно. Вода и болотная грязь чавкали под ногами. И казалось, этому лесу не будет конца. И день шли, и два, и три. Все та же темень и трущобная глушь. Ни зверя не видно, ни птицы. Хотя бы дятел стукнул!
Голодные коровы истекли телом, останавливались, задирали головы и хрипло, протяжно мычали, роняя тягучую слюну, ложились, не слушались Ивана. И сам он устал, едва волочил опухшие в ступнях ноги. Потемнел, оброс рыжей, как прошлогодняя хвоя, бородой. Хлеба у Ивана не было, питался он молоком да лесной кислицей и от этого приболел.
