В повести – шутка ли – было 380 страниц! Причем рукописного текста! Конечно, все редакции отказались ее печатать. Редакторы единодушно называли ее графоманством. Даже несмотря на то, что мой отец в то время был авторитетным советским писателем, лауреатом государственных премий. Отец тоже ее прочитал, после чего сказал: «Наверное, будешь писателем, три страницы написаны неплохо».
Почему только три? Теперь я понимаю, что я старался подражать таким популярным в то время писателям – нашим Хемингуэям – Аксенову, Анчарову, Гладилину... Конечно, мне до них было далеко. Я не был спецом в городском романе, как они. Зато те три страницы с описанием тайги и Тихого океана они бы написать не смогли. Они для этих трех страниц были слишком городскими, слишком домашними, аквариумными. Эти страницы с пометками отца «Одобряю» я храню до сих пор. В них описана уникальная тайга Кунашира: эдакая смесь тропических джунглей с нашей северной тайгой. Единственное место в мире, где северные ели переплетены тропическими лианами. Где растут магнолии и карликовые сосны рядом. Где я впервые увидел, что самые красивые цветы тропических лиан – самые ядовитые. Не дай бог прикоснуться! Потом понял, что у людей чаще всего так же. Особенно понравилась моему отцу фраза из описания сцены, где герой повести стоит на баке корабля, идущего в Тихом океане, а над кораблем летают, вьются чайки: «Их так много, что взглянешь наверх, а там словно пурга метет!»
Когда недавно я перечитал эти три страницы, подумал о том, какие ж необратимые изменения произошли во мне и в моем организме за эти сорок лет. Если бы я снова попал на Курильские острова, если бы мне довелось еще раз побывать в кунаширской тайге или пройтись на корабле по Тихому океану, я бы наверняка искрометно и беспощадно высмеял и тайгу, и океан. И конечно же чаек, которые в наше время уже любят не столько летать, сколько пастись по помойкам. Тайга замусорена пикниками, в океане плавают полиэтиленовые пакеты со всего мира, от которых кашляют, а то и вовсе задыхаются киты.
И все-таки, несмотря на все эти перемены, я благодарен Тятя-яме: он зарядил меня самым главным – желанием всегда торчать над обывательской равниной!
Прошло после Тятя-ямы не так много времени. Хотя вполне достаточно, чтобы романтическая юность сменилась более расчетливой молодостью. Я уже был инженером. На полставки руководил комсомольской агитбригадой. Считался ее режиссером, директором и художественным руководителем сразу. Как бы сказали теперь, я ее продюсировал. Впрочем, словосочетание «продюсер агитбригады» звучит так же нелепо, как «менеджер буддийских монахов».
