Снимая фильм о Румму Юри, герое народных легенд, Картуль стремится к одному: чтобы на экран не попал очередной благородный киноразбойник, персонаж бесчисленных, похожих друг на друга вестернов. Чтобы Юри, как. и другие действующие лица картины, приобрел личностное и национальное своеобразие, а поведение людей на экране — точные социальные и временные мотивировки.
Так внушительно, если их сформулировать со стороны, выглядят режиссерские намерения. Манифест самого режиссера выглядит иначе. «Видишь ли, режиссерский сценарий, который у тебя спокойненько лежит во внутреннем кармане и который я сам написал по сценарию этого старого словоблуда Синиранда, годится только псу под хвост. И вот теперь, когда работа уже началась, я это понял и пытаюсь на ходу заворотить в другую сторону. Как тот чертов портной, который сперва рубашку скроил, а потом решил брюки сшить. Что из этого выйдет, а? Но я просто не могу иначе! Так что оба мы влипли, вот какое дело!» — говорит Мадис своему молодому коллеге, выпускнику ВГИКа Рейну. Глазами этого же юного соискателя кинематографических лавров мы можем увидеть говорящего. «Одет он невообразимо потешно: шестидесятилетний Мадис влез в какие-то чудовищные тренировочные штаны, по крайней мере, номера на четыре меньше, чем нужно. Да еще под натянутую до предела резинку на животе умудрился засунуть большие пальцы (может, у него с собой есть запасная резинка?). На Мадисе была вязаная кофта, неопределенным цветом и пуговками напомнившая Рейну кофту покойной бабушки». В общем, вот речь оратора, вот его тога...
Только ли над своим героем посмеивается писатель? Или ему важно снять с котурн не одну лишь фигуру центральною персонажа, а и отстаиваемые им истины (что, впрочем, нисколько не мешает им быть серьезными — речь о способе их введения в повествовательную ткань). О Мадисе можно сказать с привычной авторской полуулыбкой: «...сделав выбор, он тут же забыл обо всем остальном» (а речь идет о попытке заменить одну из актрис, и значение выбора предельно обытовлено). Да и высказывание Мадиса «просто не могу иначе!» не обязательно задержит наше внимание, хотя оно из важнейших.
Ну ладно, сегодня Мадис мечется по съемочной площадке, и ему просто некогда сосредоточиваться на своих глубинных «да» и «нет», на нравственных мотивах своего поведения. А может, в прошлом героя, где есть столь привычная для прозы Э. Ветемаа ситуация выбора, где рассказывается о решительной смене Мадисом Картулем жизненных вех, может, там обнаружится иной повествовательный механизм?
