Проходя мимо нее, донна Микаэла ясно услыхала:
— Сан-Себастиано, верни нам Гаэтано! Ах, будь милостив, сжалься над нашими страданиями, Сан-Себастиано, верни нам Гаэтано!
Донна Микаэла хотела войти в церковь, но, подойдя к лестнице, она отступила назад.
— Там такая толкотня, — сказала она. — Я не решусь войти!
Они вернулись домой. Но во время их отсутствия донна Элиза решила воспользоваться этим случаем; она повесила флаг на крыше летнего дворца, накинула ковры на балконы, а когда донна Микаэла вернулась домой, она собиралась укрепить над дверью гирлянду. Донна Элиза не могла перенести, чтобы летний дворец стоял не украшенным. Она боялась, что святой не поможет Диаманте и Гаэтано, если летний дворец не будет убран в его честь.
Донна Микаэла шла смертельно бледная и сгорбленная, как старуха.
Она шла и бормотала: «Я не делаю его бюстов, я не пою о нем песен, я не молюсь за него, я не покупаю четок его работы. Как может он поверить, что я люблю его? Он может любить всех тех, кто чтит его память; но не меня! Я не принадлежу к его миру. Меня он никогда не полюбит».
И, когда она увидала, что дом ее хотят украсить цветами, это показалось ей такой возмутительной жестокостью, что она вырвала венок из рук донны Элизы, бросила его к ее ногам и спросила, уж не хочет ли она убить ее.
Потом она прошла мимо нее по лестнице и поднялась в свою комнату. Она бросилась на диван и зарылась лицом в подушки.
Только теперь поняла она, как внешние условия разделяют ее и Гаэтано. Народный герой не мог любить ее.
Потом ее охватило сознание, что ведь она мешала ему помогать всем этим бедным. Как он должен был презирать и ненавидеть ее!
К этому примешивалось и ее прежнее страдание. Страдание — не быть любимой. Это убьет ее. Она все лежала и думала, что все кончено и скоро наступит смерть.
Но вдруг она вспомнила маленькое изображение Христа. Казалось, что он вошел в комнату во всем своем жалком убранстве. Так ясно она видела его.
Донна Микаэла начала взывать о помощи к Младенцу-Христу. И она удивлялась, что еще раньше не обратилась к этому доброму помощнику. Но это происходило, вероятно, оттого, что изображение стояло не в церкви, а всюду разъезжало с мисс Тоттенгам, как один из предметов ее музея. Поэтому она и вспомнила о нем только в минуту величайшего отчаяния.
* * *
Это было поздно вечером в тот же день. После обеда донна Микаэла отпустила всех слуг на праздник и осталась одна с отцом в опустевшем большом доме. Но около десяти часов отец ее встал с постели и сказал, что хочет послушать состязание певцов на площади. Донна Микаэла боялась остаться одна, и ей пришлось сопровождать его.
