Весной в Сига наезжало множество столичных жителей — полюбоваться распустившимися цветами. Однако людские толпы не мешали старцу. Шум и суета окружающего мира давно уже не смущали его духа.
В один из таких дней святой вышел из кельи и, опираясь на клюку, заковылял по направлению к озеру. Солнце клонилось к закату, сгущались вечерние тени, и тихая гладь водоема была недвижна. Старец встал на берегу и стал совершать обряд Созерцания Воды.
В это время неподалеку остановилась богато разукрашенная повозка. В ней сидела весьма знатная дама, жившая во дворце Кёгоку и носившая титул Императорской Наложницы. Она тоже приехала в Сига насладиться зрелищем цветения, а на обратном пути решила остановиться у берега озера, чтобы попрощаться с прелестным пейзажем.
Императорская Наложница откинула полог, и надо же было случиться, чтобы именно в это мгновение глаза старца ненароком обратились на женщину. Монах был потрясен совершенством ее красоты. Их взгляды встретились и никак не могли разомкнуться: старец не отводил взора, красавица — тоже. Она была благовоспитанной особой и в обычной ситуации не потерпела бы, чтобы на нее пялился чужой мужчина, но тут растерялась, не в силах понять, чего хочет от нее этот почтенный монах.
Наконец, опомнившись, Императорская Наложница поспешно опустила занавеску. Повозка тронулась, покатила в гору к перевалу Сига, а оттуда свернула на дорогу, ведущую к Киото. К ночи она должна была въехать в ворота столицы со стороны Серебряного Храма. Старец смотрел вслед удаляющейся повозке до тех пор, пока она не скрылась из виду.
Всего несколько мгновений — и бренный мир нанес праведнику удар поистине сокрушительной силы. Душевный покой, умиротворенность рассыпались в прах.
Вернувшись в хижину, монах встал лицом к статуе Будды и хотел воззвать к Священному Имени. Но не смог — греховные образы застилали ему взор. Старец пытался напомнить себе, что женская красота — химера преходящая, плоть обреченная; однако сила этой химеры оказалась столь велика, что одного-единственного мгновения было достаточно: она завладела душой праведника. Ему казалось, что такая редкостная сила непременно должна обитать где-то очень далеко, в самой вечности. Святой был слишком стар — причем не только телом, но и сердцем, — чтобы речь тут могла идти о плотском соблазне. Да и не способна человеческая плоть так быстро меняться. Скорее можно было предположить, что душа святого старца отравлена каким-то коварным быстродействующим ядом.
