Было это в 1212 году. Пятый крестовый поход ненадолго освободил от неверных Святую Землю, но вскоре христианское воинство потеряло ее вновь, и вся Франция скорбела об этой утрате. Женщины ходили в трауре.
Однажды вечером я гнал стадо с пастбища домой. Мои овечки взбирались вверх по склону, небо было ясное-ясное… Вдруг собака глухо завыла, поджала хвост и прижалась к моей ноге.
И я увидел, как с вершины холма мне навстречу спускается сам Спаситель, облаченный в белые, сияющие одежды. У него была борода, такая же, как на картинах, а лицо светилось улыбкой, полной любви и сострадания. Я пал на колени, а Господь протянул руку, коснулся моих волос и молвил: «Анри, ты вернешь Мне Иерусалим. Такие дети, как ты, изгонят из Моего города неверных турок. Собери множество мальчиков и девочек, веди их в Марсель. Средиземное море раздвинет пред вами воды свои, и пройдете вы прямо в Святую Землю…»
Я запомнил эти слова, но затем, видимо, лишился чувств, ибо, когда пришел в себя, лицо мое лизал верный пес, с тревогой заглядывая мне в глаза. Все тело было мокрым от пота.
Вернувшись в деревню, я никому не рассказал о чудесном видении — боялся, что не поверят.
Прошло несколько дней — четыре или, может, пять. Помню, шел дождь, и я сидел в пастушеской хижине один. В тот же предвечерний час в дверь постучали. Я вышел и увидел старого странника. Он попросил у меня хлеба. Я смотрел на пришельца во все глаза. У него был большой, с горбинкой, нос, суровое лицо, обрамленное седыми волосами, а взгляд — пугающе ясный и чистый. Я пригласил старика войти в хижину, чтобы не мокнуть под дождем, но он ничего не ответил. И тут я заметил, что одежда его совсем суха.
Мне сделалось страшно, я утратил дар речи. Старик взял хлеб, поблагодарил и пошел прочь. А напоследок сказал — почудилось, будто его голос звучит у самого моего уха: «Неужто ты забыл о том, что тебе велено? Почему ты медлишь? Ты — избранник Божий!»
Опомнившись, я бросился вслед за странником, но уже было темно, все вокруг застилала пелена дождя, и я не смог отыскать посланца. Из темноты доносилось жалобное блеяние овец…
В ту ночь я не сомкнул глаз. А наутро, выйдя в луга, признался во всем другому пастушку, самому близкому своему другу, Он был глубоко верующим мальчиком и, выслушав мой рассказ, тут же с благоговейным трепетом преклонил передо мной колени.
Не прошло и десяти дней, как вокруг меня собрались все пастушки округи. Нет, я никого и ни к чему не призывал — дети пришли сами.
