Не нирвана, а вязкая нудятина инерции.
Правда, за ближним лесом подчас слышались новые для этих мест стуки и трески. То были звуки выстрелов. Интересуясь, кто это и с кем воюет, обитатели клировой виллы узнали, что это так, фигня, партизанщина, разборки между посёлками, а фронт гражданской войны отсюда в сотне келиметров. И Анна со Стефаном верили, порой по лесу прогуливаясь. Ягодный сезон начался – и приходили они с лукошками малиновой малинки и голубой голубики.
А змеюк-то развелось! Пара местных фирм пыталась из них сумочки делать, да спросом не пользовались: здесь вам не Амазонка и не Калимантан – узор у местных гадёнышей убогий. Богатенькие за кордоном тарились погремучими анакондами, бедненькие из европейских искусственных рептилий. Поселянин в квартиру зайдёт – клубок у его ног клокочет, он его футболом: когда кого в сердцах раздавит, а когда просто отпихнёт.
Однажды: шалунишка Стефан поймал змеюку, притащил в дом, чтобы Анну позабавить и Конрада подразнить. Первая с пленницей играла, усюсюкала, а второй как увидел, так и заорал: «Аааааа! Бляди! Суки! – (именно так и заорал) – Уберите от меня! Аааааааааа!» Ажно Профессору пожаловался, лишь бы совсем прогнали мерзкую гадину. С тех пор и по лесам скитаться перестал, даже не начав. Так и стал сиднем сидеть на участке, весь трепеща, разве что по сельской улочке за хлебом пройдётся. Боялся он этих аспидов как огня – а ведь и так был подвержен пароксизмам беспричинного страха. Было это и «культурологично», и символично: бегущий якобы к природе, сам панически боялся природы.
Только человек, способный петь, может приобщиться к Традиции. Вплетать свою лепту в лепоту Целого, а не просто жадно внимать музыке сфер, резонируя болью в завязанных узлом связках на любые её модуляции.
Анна – та пела. Когда занималась со Стефаном и пару раз – слышал Конрад – за работой. Глубоко и высоко одновременно; с изощрёнными фиоритурами – колоратурные рулады на тальянском и незатейливо, простенько – народные песни на родном. Как-то в закатный час на Лесном участке мастерилась: «Слети к нам, тихий вечер, на мирные поля. / Тебе поём мы песню, вечерняя заря».
Кто поёт, тот и самовысказывается, и причащается предвечной звуковой купели, плавно скользя по волнистым протокам беспричинной радости, безотчётной сладости, безосновной прелести. И чувствуя это, даже чуждый сантиментов Стефан нет-нет, да басистым рёвом подвывал Анне.
Радио играло пластмассовую музыку.
