– Вы всё колобродите, мешаете папе спать. Включаете ночью магнитофон…
– На предельный минимум.
– У папы достаточно чуткий сон, чтобы услышать. Здесь акустика…
– Я больше не буду, – пролепетал Конрад.
– А ложиться спать пораньше вы не можете? Не могу же я по десять раз на дню подогревать для вас завтрак!.. У нас не ресторан. Извольте есть вместе с нами.
– Кто просит вас разогревать завтрак? Я сам могу.
– Я уж вижу, как вы можете сам. Я каждый раз после вас мою плиту. А ваше самоуправство в холодильнике приведёт к тому, что мне нечем будет кормить папу. Да и вам же хуже… у вас язва, а вы всё в сухомятку, по бутербродику, как студент…
– Вас беспокоит моё здоровье?.. Так вот: у меня бессоница.
– Это не повод жечь по ночам верхний свет!
– Боюсь попросить у вас свечу.
– Вы правы, свечу я вам не дам. А если у вас бессоница, займитесь йогой.
– Анальгин от рака не помощник, – парировал Конрад.
– Хорошо, принимайте сомнол. У меня его много.
– Я был бы вам очень благодарен, – Конрад растрогался.
Но даже ложась вовремя (при первых же звуках вроде как виолончели), Конрад всё равно просыпал завтрак. Таблетки оказывали на него убойное воздействие, и он стал спать по одиннадцать часов в сутки – ни то ни сё, ни богу свечка, ни чёрту кочерга. Он предпочёл бы спать все двадцать четыре. Чтобы не слышать грозных окриков типа: «Вы опять лазили в холодильник?!»
В таких случаях он отвечал:
– Не могу отказать себе в единственной радости… Других – нет.
Но снова и снова:
– Вашими усилиями засорена мойка!
– Вы опять сожгли чайник!
– Вы можете за собой не свинячить?
На это Конрад ничего ответить не мог и торопился загладить свою вину. Но результатом его стараний, как правило, было ещё большее загрязнение, засорение, разорение, мерзость запустения, и приходилось подключать к восстановительно-очистительным работам Стефана, который был этим весьма недоволен. Но в первую очередь, конечно же, – вредным, пакостным, недоделанным – этим.
Со временем Конрад насобачился вовремя говорить Анне «С лёгким паром!» и, очистив душу её музыкой, приобщался к её мятному запаху в бане. Там он без энтузиазма, но добросовестно тёр кусачим мочалом впалую грудь и намечающееся брюшко, а потом долго сох на крыльце. Соорудит самокруточку и мирно себе дымит с отверстыми зеницами, вперив их в чёрный зенит.
И дом Клиров снова исполнился благоухания садовых цветов, а не мужских подмышек.
…Как-то раз, устав от тотальной неумелости Конрада, Стефан презрительно процедил сквозь зубы:
