"Ремень, проклятый"...
Последние ее слова.
- Сейчас ты умрешь. Одна. Без меня. А я буду жить. Долго, спокойно, счастливо жить. С другой. С Анной.
Чей-то отблеск, какого-то далекого разговора.
"С этой потаскухой. Она бросит тебя, милый, в любой момент бросит и уйдет к другому, более перспективному. Разве так не было уже. И будет, ты сам знаешь, ты сомневаешься, но знаешь... Оставь ее ведь у тебя есть еще я. Милый, неужели ты думаешь, что я тебя когда-нибудь оставлю. Неужели ты можешь сомневаться в этом?".
Нет, я не могу сомневаться в этом. Даже умерев несколько лет назад каждое двадцать второе число каждого месяца она упорно оживает во мне, приглашая в свой рай, за собой, туда, в пропасть. И мне приходится цепляться за лица знакомых и незнакомых людей, чтобы бежать ее, чтобы не состоялась сызнова эта встреча.
Груда камней и металла неумолимо надвигается, сейчас в ней сосредоточено время всего сущего. И автомобиль стремительно летит в мазохистском желании уничтожить себя и нас, сидящих в нем.
Варвара одной рукой пытается справиться с ремнем, другой она вцепилась в меня. А я рву изо всех сил, что остались, неподдающуюся дверь автомобиля. Путь к возвращению. Путь обратно.
Она перестала бороться за себя, она теперь борется за меня, вернее со мной, пытаясь остановить помешать бегству.. Немного надо, всего несколько секунд. Тогда я буду ее навеки, до тех пор, пока не умрет в страшных мучениях агонизирующее, пораженное энтропией время.
Но агония времени сейчас работает на меня. Злокачественная опухоль, в которой двигается автомобиль, все больше и больше замедляет его ток. Секунды растягиваются как резина, которая порвется в любое мгновение. И сокрушит все вокруг. Я уже чувствую как они названивают - струны времени и от напряжения становясь прочными как сталь и хрупкими как стекло. Варвара всегда приносила с собой боль, она не может иначе, но теперь ее боль не трогает меня, лишь заставляет действовать решительнее.
Непослушные руки рвут ручку двери. До упора на себя.
Щелчок. И трещина, расползающаяся в разные стороны - дверь открывается. Сквозь нее виден резаный пейзаж, точно небрежно нарисованный акварелью на бумаге. Неясные деревца, чахлые кустики - о, сколь прекрасней они мертвых механизмов, собранных внизу, не то людьми не то дождями и ветром.
Резкий рывок - пиджак рвется на части, ее пальцы соскальзывают, она медленно валится на освободившееся сиденье водителя Секунды растянуты до предела, звон их струн уходит в неслышимый человеческим ухом диапазон, и оттого все сокрушительнее бьют по барабанным перепонкам, по нервам, по сокращенному до предела ритму биения сердца.
