— Да, — сказала она, — мистер Кенрик платит за квартиру.
— Я вас не об этом спрашиваю. В какой комнате он живет?
— Он платит за квартиру, никого не беспокоит. Я знаю, что он платит, потому что я домовладелица. Он платит, и лучше пусть платит, или сразу же вылетит. Это всех касается. Я их всех вышвырну.
Кэссиди прошел мимо хозяйки, миновал узкий коридор, ведущий в холл. В холле сидели двое пожилых мужчин. Один читал греческую газету, другой спал. Кэссиди обратился к старику с газетой:
— В какой комнате живет мистер Кенрик?
Старик ответил по-гречески. Но тут вниз по лестнице сошла девушка лет двадцати, улыбнулась Кэссиди и спросила:
— Вы кого-то ищете?
— Хейни Кенрика.
Девушка замерла, в глазах ее появилась враждебность.
— Вы его приятель?
— Не совсем.
— Что ж, — сказала девушка, — мне подходит, лишь бы вы не были ему приятелем. Я его ненавижу. Ненавижу этого типа. Сигарета найдется?
Кэссиди протянул пачку, дал прикурить, и она сообщила, что комната Кенрика на третьем этаже, последняя.
Он взобрался по лестнице на третий этаж, пошел по коридору. В коридоре было тихо, и, подходя к двери последней комнаты, он велел себе быть поосторожней, решив воспользоваться преимуществом внезапности. Иначе Хейни вполне мог приготовиться и безусловно не погнушался бы чем-нибудь вооружиться.
Кэссиди подошел к двери. Взялся за ручку, повернул осторожно и очень медленно. Услыхал легкий щелчок, означавший, что дверь не заперта. Ручка повернулась до конца, дверь открылась, он шагнул в комнату.
И вытаращил глаза на Хейни Кенрика.
Хейни лежал на кровати лицом вниз, ноги свешивались, касаясь ступнями пола, плечи тряслись. Казалось, он корчится в приступе смеха. Потом Хейни перевернулся и посмотрел на Кэссиди. Лицо его было мокрым от слез, губы дрожали от отчаянных рыданий.
— Порядок, — проговорил Хейни. — Вот и ты. Пришел меня убить? Давай, убивай.
Кэссиди захлопнул дверь. Прошел через комнату, сел на стул у окна.
— Мне плевать, — рыдал Хейни. — Плевать, будь что будет.
Кэссиди откинулся на спинку стула. Посмотрел на Хейни, содрогавшегося на кровати всем телом. И сказал:
— Ты прямо как баба.
— Ох, Боже, Боже! Лучше бы я был бабой.
— Почему, Хейни?
— Будь я бабой, меня это не мучило бы.
— Не мучило бы? Что тебя мучит?
— О Боже, — всхлипнул Хейни. — Мне все равно, пускай я умру. Я хочу умереть.
Кэссиди сунул в рот сигарету, закурил и сидел, молча слушая плач Хейни. А через какое-то время тихо заметил:
— Как бы там ни было, дело, по-моему, плохо.
