— С чего это вдруг?! — с энтузиазмом поддержал перевод темы я. — А он что у тебя, бухает?
— У меня! — фыркнула Ива. — Ты прямо как Софа: «А где он у тебя шляется?» — это когда она звонит мне и выговаривает, что не может найти сына по мобильному, а я говорю ей, что дома его тоже нет уже два дня. Так на какой вопрос отвечать: с чего муж со мной разводится, или бухает ли он?
Я люблю Иву, когда она пытается быть ядовитой и саркастичной, это означает, что и мне не возбраняется быть таким же.
— Начни с развода, — улыбнулся ее шпильке я. — С того, чем, по-твоему, этот отличается от всех предыдущих. Сколько их было — десять? Двадцать? Сто?
Улыбка на лице Ивы была стремительной, как выпад рапириста, но она не укрылась от меня. Разводы у Ивы с ее благоверным были для них занятием вполне привычным. И сейчас я точно знал, по поводу какого развода по лицу Ивы промелькнула улыбка.
Я абсолютно уверен, что среднестатистическую замужнюю женщину, у которой в семейной жизни в целом все в порядке, склонить к адюльтеру практически невозможно. Я имею в виду, конечно, женщин обыкновенных, в сексуальном плане укладывающихся в пределы нормы, а не чокнутых нимфоманок, у которых весь смысл жизни, перекрывая такие категории, как мораль и здравый смысл, сосредоточен на короткой дуге между пупком и копчиком. Но такие экземпляры все-таки редкость, лично мне за всю мою достаточно бурную в этом плане жизнь подобное явление, сохраненное памятью как «Люба, жена прапорщика», встретись всего один раз. За те несколько месяцев безудержного и непрерывного траха, которым единственным словом только и можно охарактеризовать наши отношения, у меня сильно пошатнулась молодецкая тогда еще потенция и вера в женскую супружескую верность. При этом бросить ее, как подсказывал здравый смысл, сил у меня не находилось не только из-за нежелания признать капитуляцию моих возможностей перед ее потребностями, но и потому, что красива и сексуальна она была до чрезвычайности. К счастью, ее не вылезавшего из командировок мужа-прапорщика перевели-таки совсем из Москвы, пришлось двигаться вслед за благоверным и Любе с детьми. В последнюю нашу ночь, когда утра я ждал, как марафонец конца бесконечной дистанции, Люба — видимо, на прощание — «просы҆палась», что оба ребенка «получились» у нее не от мужа, и что отъезду из столицы в дальний гарнизон она даже рада, потому что мужиков голодных там — как в тамошней тайге деревьев. После феерического расставания с Любой я месяц в сторону женского пола смотреть не мог, а последнюю информацию о ней получил пару лет спустя от случайно встреченного на рынке хахаля ее лучшей подружки, с которым пару раз случалось бывать в одной компании. Он поведал, что в гарнизоне Люба развила такую бурную деятельность, что сначала ей, объединившись, наваляли жены приманенных ею служивых мужиков, а закончилось все совсем трагически. Любин муж, у которого, видимо, глаза на женины безобразия были на открытие не легче Виевых, таки прозрел, избил жену до полусмерти, обезобразив лицо и оставив калекой на всю жизнь, а сам, не дожидаясь «светившего» ему срока, повесился в тюремной камере. Я долго не мог отойти от этого рассказа, — всякий раз при воспоминании о Любе у меня сжималось сердце. А еще я думал, что какое счастье, что не все женщины таковы, как Люба, прапорщикова жена.
