— Что это такое?! Это же примитив. Сами-то картины пошлые… а зачем еще и копии снимать?! — Она поднялась и подошла к двум другим картонкам, висевшим на бревенчатой стене справа и слева от черного картонного репродуктора. — Да и это… Сусальный сюжет… гладкопись… нет места для мысли, для тайны… Есть же и другие учителя! Вот Юрий Михайлович воевал, был в Европе, пусть он скажет.
Но ее муж молчал, опустив глаза, помаргивая и крутя в пухлых розовых пальцах рюмку с водкой.
— «Три богатыря»… Товарищи! — Она обращалась к дяде Максуму, но слово «товарищи», видимо, относилось теперь ко всем местным учителям. — Вы хоть представляете, какой век на дворе?!
Замечу, что это были пятидесятые годы, их последняя треть.
— А что такое? — спокойно спросил дядя Максум. Он, глядя на нее, очень доброжелательно улыбался. — Вы имеете в виду абстракционистов?
— Да не только! Были же импрессионисты, постимпрессионисты… Они чувствовали цвет, свет, они умели передать объем, они умели расчленить предмет, показать его… — Она запнулась, подбирая слово.
— Внутренность? — подсказал дядя Максум.
— Ну, не совсем!.. Сущность, суть предмета!..
— Хорошо, сущность… например, сущность женщины… — продолжал с улыбкой хозяин стола. — Я видел у Пикассо… на открытке… портрет, кажется, жены… Мне это не нравится. Если бы вас так изобразили, вряд ли Юрий Михайлович повесил картину на стену.
— Да при чем тут Юрий Михайлович и я?.. — заговорила гостья, сверкая глазами. — Почему так примитивно?.. Я про язык искусства. В этой тщательности столько убожества… в этой гладкописи… Художник должен быть небрежен, он может недоговаривать… два-три мазка — и мы понимаем…
Ее муж продолжал молчать, крутя в руке рюмку. Отсвет от водки играл на потолке.
— Это как в поэзии!.. — не унималась гостья, расхаживая по комнате.
— Блок писал: любое стихотворение держится на двух-трех словах, как на звездах… А всему виною наше подражательство, терпеливость… серость наша… Боже мой, как я от нее устала!
— А зачем ты сюда поехала?! — вдруг зло спросил ее муж.
Она обернулась к нему, вспыхнула лицом.
— Ну как зачем?! Из-за тебя!
— Ну, ладно, пошли домой… — пробормотал новый директор школы, тяжело поднимаясь из-за стола. Недопитую рюмку он поставил, словно ввинтил, на столешницу.
— Да подождите же! — приложил руки к груди дядя Максум. На ногте одного из пальцев у него синела краска. — Ну зачем так? Пришли, мы рады вам. Нам вместе работать. Это же нормально, если люди учатся другу у друга. Мне очень интересно было послушать Зою Николаевну. А теперь, может быть, мальчик ваш сыграет на скрипке? Я слышал, он хорошо играет.
