— Куда, куда сел? Еще затянет! Вот закрутится и затянет!
— Нет, не затянет… Нина, а Нина?
— Ну что?
— Нина…
— Нет. Я сказала?
— Ну почему?
Алмаз обнял Нину, посадил рядом с собой на колесо, он совсем потерял голову. Нина начала сердиться. Тогда Алмаз тоже рассердился, встал и пошел. Она — за ним.
Они выскочили на двор завода — вечер уже наступил. На свой автобус опоздали — пришлось им ехать с «итээровцами», на шикарном «Икарусе» с сиденьями в белых чехлах.
Домой вернулись около девяти. Алмаз в школу, естественно, не пошел — читал весь вечер стихи. Раньше он не читал стихов (школьная зубрежка не в счет!). И оказалось так интересно: всего десять-двадцать строк, а целая судьба, жизнь, трагедия…
Он снова тихонько шелестел страницами под простыней. С трудом вчитывался в строки, бормотал:
Песнь моя летит с мольбою
Тихо в час ночной…
«А вот какие, совсем бессовестные и хорошие стихи… Неужели где-нибудь напечатанные? Подпись: Фет. Кажется, такой поэт есть, в школе что-то про ласточек проходили…»
О, называй меня безумным! Назови чем
хочешь, в этот миг я разумом слабею
и в сердце чувствую прилив такой любви,
что не могу молчать, не стану, не умею!
Я болен, я влюблен, но, мучась и любя, —
о, слушай, о, пойми! — я страсти не скрываю,
и я хочу сказать, что я люблю тебя,
тебя, одну тебя люблю я и желаю!..
Красными чернилами были записаны стихи, начинавшиеся так:
О, говори хоть ты со мной,
подруга семиструнная!
Душа полна такой тоской,
а ночь такая лунная…
Алмаз не выдержал, вскочил, оделся и выбежал на улицу.
Он ходил под моросящим дождем, подняв воротник плаща, глядел в освещенные окна женского общежития. Он увидит завтра Нину, увидит завтра, все ей скажет. Зачем она его мучает?..
Алмаз брел куда глаза глядят. И вдруг услышал песню.
Несколько мальчишек с двумя гитарами стояли и тихо пели, съежившись под бесконечным дождем, в затишье между домами. Раньше Алмаз презрительно проходил мимо этих длинноволосых городских ребят. «Наверное, нигде не работают, — думал он. — Наверное, белый хлеб с маслом едят, от тоски бесятся…» А сейчас вдруг понял: ведь они — его одногодки, Алмаз только ростом их выше, поэтому его судьба со взрослыми связала, а вот ведь где они, его одногодки, милые, незнакомые, дорогие! Они пели хриплыми, сорванными на ветру голосами, немножко позируя перед прохожими, с легким «иностранным» акцентом:
Я по ней тоскую,
Я люблю ее,
Я одни желаю —
Счастья для нее!..
Ла-ла, ла-ла-ла, ла-ла-а… Ла-ла-ла… ла-а… Они тоже были влюблены, они тоже были несчастны, иначе бы не стояли в сырую октябрьскую ночь на ледяном камне в тонких «лодочках», старательно вычищенных и тронутых бархоткой. Они смотрели только друг на друга, они стояли, раскачиваясь в такт песне, сгрудившись, словно вокруг невидимого костра, и ночной ветер дергал их за длинные волосы, закрывал лица…
