А ведь была еще Нина… Никак они не могли встретиться! Что делать, не хватало времени… и еще мешала проклятая простуда, чеснок…
Алмаз прибегал домой, взлетал на лифте, если соседи уже были дома — здоровался: «Привет, привет…», раздевался, лез под душ, мыл с мылом руки и никак не мог отмыть масляную краску, лил ацетон, бензин, но плотные наслоения красок самых разных сортов держались крепко. Как-то пробовал даже ножом счистить, но содрал кожу. Рука вспухла, несколько дней держалась рана. Пришлось облить йодом.
После мытья Алмаз обычно надегал клетчатую красную рубашку, причесывался, натягивал брюки, пиджак и, не дожидаясь лифта, бежал вниз по лестницам, вокруг лифта; когда выскакивал на улицу, перед ним вертелся вечерний город. Огромными прыжками пробегал он проспект, мимо кинотеатра «Чулпан», налево, прямо — и наконец оказывался в очень тихом коридоре школы. Под часами сидела полная старуха с грустным лицом, немного похожая на Белую бабушку. Она трясла седыми космами, укоризненно бормотала:
— Ахти, опять опоздал… Амина Фатыховна ругаться будет, бедненькая…
Алмаз, ударяясь коленками, устраивался в своем углу. Слушал внимательно, но очень плохо понимал, о чем говорят. Задачи по физике и тригонометрии у него совсем не получались. Он морщил лоб, почти ложился подбородком на парту, закрывался рукой и начинал думать.
Снова вспоминал, как они ехали домой с праздника, автобус летел, будто огромная тяжелая лодка, поднимая и опуская нос, сквозь мрачное дождливое пространство, толпа их с Ниной сдавила, и Нина, спиной к нему, горячая, в пушистом голубом облачке, вздыхала и пыталась чуть-чуть повернуться, дергала лопатками, но повернуться было невозможно, колени Алмаза задевали ее ноги, горячие, гладкие, он их чувствовал сквозь брюки, пребывая в каком-то оцепенении, а мокрый автобус нес эту кричащую, счастливую толпу сквозь ночь, оставляя за собой рокот двигателя…
Теперь утром, приехав на работу, Алмаз весело сбегал с желто-красной глиняной дамбы вниз к заводу, высоко, как цапля, поднимая сапоги, он скользил иногда по нетру вниз на обеих ногах, оставляя за собой блестящие длинные следы… Останавливался на углу РИЗа, брал палку с тряпкой, мыл резиновые сапоги. Потом Алмаз медленно поднимал голову, зная, что он сейчас увидит, но делая вид, что не знает, настраиваясь на то, что увидит впервые, — и перед его глазами возникал узкий красный плакат: «Обращение бригады Руслана Сибгатуллина к строителям Каваза». Алмаз внимательно читал обращение, фамилии всех членов бригады, и свою тоже — с удивлением и гордостью, затем долго рассматривал фотографии. Лица плохо вышли на красном плакате, слегка смазаны, но все равно различить можно. И точно такие же плакаты везде — на стенах домов, на кабинках машин, экскаваторов, на столбах и заборах, куда ни пойдешь… И везде — Нина и Алмаз, он за ее спиной стоит, они улыбаются и уверенно смотрят вперед. Они нынче внаменитые люди. О них говорят на РИЗе. О них говорят на всем Кавазе, хотя, конечно, на Кавазе есть бригады, уже давно прославленные, отмеченные орденами и внаменами, Каваз ничем не удивишь, но о сибгатуллинцах говорят, и это не фунт изюму!
