– Ты не можешь быть «в» стихах, – сказал он сердито, потому что эта влюбленность сестры уже начинала его беспокоить. Она непременно поранится: она неуклюжа и лишена сноровки в обращении с острыми предметами. – Стихи состоят из слов. Они не ящики, не дома. Никто не может попасть «в» стихи.
– Буквоед! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.
Тин вздохнул, сдался, присел на шаткий одноногий столик, держа в руке чашку только что заваренного чая, и прочел стихи.
– Джорри, – сказал он. – Эти стихи не о тебе.
У нее вытянулось лицо.
– Как не обо мне! А о ком же?! Это точно про мою…
– Они только о части тебя. – О нижней части, но этого он не сказал.
– Что?
Он снова вздохнул.
– Ты больше этого. Ты лучше этого. – Как бы сформулировать? «Ты не просто доступная дырка?» Нет, это слишком обидно. – Он совершенно не замечает твою душу… твой дух.
– Это ты вечно распространяешься о mens sana in corpore sano, – отпарировала она. – В здоровом теле здоровый дух! Я знаю, что ты думаешь – что это секс и больше ничего. Но в том-то все и дело! Я олицетворяю – то есть она, смуглая леди, олицетворяет здоровое, реалистичное отвержение всего фальшивого, сентиментального, нематериального… Совсем как у Д. Г. Лоренса. Так он говорит, Гэв. Именно за это он меня и любит!
И пошла, и пошла.
– Значит, истина в Венере? – сказал Тин.
– Чего?
Ах, Джорри, подумал он. Тебе не понять. Стоит такому человеку тобой овладеть, и ты ему сразу наскучишь. Тебя ждет горькое разочарование. Марциал, 7.76: «То для них не любовь, а лишь забава»[22].
Насчет разочарования он оказался прав. Оно было мгновенным и жестоким. Джорри не вдавалась в детали – была слишком потрясена, – но Тин собрал картинку по кусочкам. Судя по всему, у рифмоплета была сожительница, и она застала Джорри и Апологета Земной Любви на священном домашнем ложе, то есть матрасе.
– Я, конечно, зря засмеялась, – сказала Джорри. – Это было грубо. Но уж очень потешно получилось. И у нее был такой ошарашенный вид! Наверно, я ее сильно обидела своим смехом. Но я просто никак не могла удержаться.
Сожительницу звали Констанция («Фу-ты ну-ты, ну и имечко!» – фыркнула Джорри), и она была воплощением той самой сентиментальности и нематериальности, которую презирал Рифмоплет. В роковой момент она побледнела – стала еще бледней, чем была, – пробормотала что-то о деньгах за квартиру, повернулась и вышла. При этом она даже не топала, а семенила, бесшумно, как мышка. Воплощенная нематериальность. Джорри на ее месте как минимум повыдирала бы кому-нибудь патлы и нахлестала по мордасам.
