— Черт! Разлил! — вполголоса выругался Пит, когда автомобиль тряхнуло, и стал вытирать рукавом штанину. — Ладно, все равно почти допили.
— Проклятый снег, — смущенно оправдывался Чарли, — бордюры замело, вот я и дал маху.
— Оставь машину прямо здесь. Сейчас никто не станет суетиться и вызывать копов.
— Я так и сделаю. Все равно мы ненадолго.
Пит уже высыпал две белые дорожки на обложке новенького дорожного атласа.
— Давай нюхнем.
В первый момент Чарли хотел отказаться, но потом решил, что это поможет развеять хмельной туман в голове и ему не придется позориться перед детьми, явившись пьяным.
— Давай.
После первого вдоха он пожалел, что согласился. В носу сначала запекло, потом горько-сладкая слюна хлынула в горло, вызывая рвотные спазмы, однако пьяная муть в голове начала рассеиваться. Выходя из машины, он был почти трезв.
Прежде чем войти, они обошли дом с восточной стороны, потому что Пит хотел заглянуть в окно столовой. Оглядывая знакомый двор при свете оранжево-багровых фонарей, Чарли чувствовал себя привидением. Было так тихо, что, казалось, слышно, как падают на крышу снежинки. Они свернули за угол.
— Ах, класс! — раздался громкий шепот Пита, который заглядывал, поднявшись на цыпочки, в освещенное окно. — Они едят десерт. Молчат. Дети все сонные.
— Я туда не пойду.
— Нет, пойдешь! Хочешь, чтобы я обрадовал твоих детишек, сказав, что ты был здесь, но не зашел? Идем! — Он махнул рукой, призывая Чарли следовать за ним на крыльцо.
Дверь была не заперта. Чарли задержался, чтобы вытереть ноги о коврик, а Пит потопал прямиком в столовую, оставляя грязные, мокрые следы на дубовом полу. По пути он еще вспрыгнул на замшевый диван, где тоже хорошенько наследил.
— С Рождеством вас, засранцы! — весело крикнул он.
Чарли опасливо шел позади, готовый в случае чего дать деру. Распахнув дверь, Пит ворвался в столовую. Чарли выглядывал у него из-за спины. В комнате было сумрачно — темно-зеленые обои скрадывали свет. На одном конце длинного стола восседала Дорри, напротив — ее муж, за столом сидели, развалясь, пятеро вялых, сонных внуков, две женщины лет тридцати пяти — сорока и один маленький и толстый зять. Этот был единственным подвижным элементом во всей картине — его вилка отчаянно работала, двигаясь между тарелкой с пирогом и его ртом. На столе стояли индейка, подлива, картофельное пюре, клюквенный соус, зеленые бобы. Из трех пирогов посередине лишь один был разрезан, и ел его только муж Сарабет.
