Увидев, что карты сданы ему плохие, Тюссер собрал их и положил на стол.
— Сегодня у меня проигрыш в шестнадцать тысяч.
— Хотите реванш? Ставлю двадцать пять луидоров, — предложил виконт Ле Глайель.
— Я не признаю игры на честное слово, а золота у меня больше нет, ответил Тюссер. — Однако благодаря моему сану я обладаю некой тайной великой тайной, и я решил поставить ее против ваших двадцати пяти луидоров в пяти турах подряд.
После довольно длительного молчания несколько ошеломленный виконт Ле Глайель спросил:
— Какая же это такая тайна?
— Тайна ЦЕРКВИ, — холодным тоном произнес Тюссер.
То ли этот тон угрюмого игрока — резкий и совершенно лишенный намерения нагнести таинственность, то ли нервная усталость от этого вечера, то ли хмель от выпитого редерера, то ли все это, вместе взятое, так подействовало на игроков и даже на смеющуюся Мариель, что все они вздрогнули при этих словах. Все трое, глядя на этого странного человека, почувствовали себя так, словно на столе между свечами возникла вдруг змеиная голова.
— У церкви столько тайн… что я мог бы спросить у вас, какого она рода, — ответил совладавший с собою виконт Ле Глайель. — Должен, однако, сказать, что я не так уж любопытен на этот счет. Впрочем, я слишком много выиграл сегодня, чтобы вам отказать. Поэтому решено: двадцать пять луидоров в пяти партиях подряд против "тайны" ЦЕРКВИ!
Учтивость светского человека явно не позволила ему добавить: "Которая нас нисколько не интересует".
Игроки снова взялись за карты.
— Аббат, знаете ли вы, что в этот миг вы похожи на… дьявола? - спросила с неподдельным простодушием Мариель, лицо которой обрело задумчивый вид.
— К тому же ставка ваша вряд ли покажется особенно заманчивой людям неверующим, — беззаботно пробормотал не занятый в игре гость, сопровождая эти слова одной из ничего не выражающих парижских улыбок, якобы пренебрежительных, но таких неуместных, как будто они вызваны опрокинувшейся на столе солонкой. — Тайна церкви! Ха-ха-ха! Это должно быть забавным.
Тюссер взглянул на него.
— Вы сами сможете судить об этом, если я опять проиграю, — промолвил он.
Игра началась в более медленном темпе, чем раньше. Сперва одну партию выиграл… он; потом — проигрыш.
— Вот красота! — сказал он.
Происходила странная вещь. Внимание зрителей, с самого начала слегка возбужденных чем-то вроде суеверного чувства, у них самих вызывавшего улыбку, понемногу, постепенно становилось пристальнее. Казалось, что сам воздух вокруг игроков насыщался некой неуловимой торжественностью, каким-то беспокойством! Хотелось выиграть.
