— Речь идет о работе. Причем далеко не легкой.
— Какой именно?
— Ты будешь смеяться, но там есть вакансия натурщицы в художественной школе.
Питер хотел расхохотаться, но что‑то в тоне жены сдержало его.
— А откуда ты узнала?
Стефани едва заметно улыбнулась:
— Когда я была одинокой женщиной и нуждалась в карманных деньгах, подрабатывала там натурщицей.
— Позировала? Обнаженной?
— Ага.
— Ты никогда мне об этом не рассказывала.
— Подобное нечасто всплывает в обыкновенных разговорах. И потом, ты не спрашивал. Я и сейчас не стала бы об этом говорить, но так уж получилось.
— Что ж, — сказал Питер, немного оправившись от изумления, — если хочешь, могу замолвить за тебя словечко — может, тебя возьмут натурщицей в Челси‑колледж.
— Не смей даже думать об этом.
— Наверное, они имели в виду слово «странный», — вдруг произнес Питер.
— Ты о чем? — прищурилась Стефани.
— Про слово из восьми букв. Из твоего кроссворда.
Позднее, уже в постели, Питер заметил:
— Знаешь, Стеф, теперь, конечно, не следует об этом говорить, но я все‑таки скажу. Да, я был идиотом, уволившись из полиции. Но когда я это сделал, то не представлял, что мы с тобой окажемся в этом убогом подвале где‑то на задворках.
— Да ладно. Наша квартира вовсе не убогая. К тому же я содержу ее в чистоте.
— Ладно, пусть будет скромная.
— И потом, Эллисон‑роуд — вовсе не задворки. Ты только послушай. Уже полночь, а шум машин — как на Пиккадилли.
Питер, однако, не ухватился за брошенный ему спасательный круг. Он явно был настроен каяться.
— Ладно бы еще, если бы речь шла только о моей жизни. Но мое решение касалось и тебя, а я не дал тебе возможности высказаться. Увольнение со службы было самым эгоистичным поступком в моей жизни.
— Но ведь это было дело принципа, — возразила Стефани.
— С моей стороны. Но не для тебя.
— Ты был хорошим детективом, но начальство тебя совсем не ценило. Ты просто не мог это больше терпеть. Они не заслуживали того, чтобы иметь в штате такого сотрудника, как ты.
— Да они были только рады от меня избавиться, — усмехнулся Питер. — Я выпадал из обоймы. Их можно понять.
— Да, с тобой непросто поладить, — промурлыкала Стефани и прильнула к мужу.
— Конечно. Я же грубый и нечуткий.
— И бестактный.
— Невоспитанный.
— И к тому же обожаешь себя жалеть. — Стефани потянула вниз пижамные штаны мужа и шлепнула его по обнажившейся ягодице. — Ну что, так лучше?
— Вроде нет.
— Ну ты и вредина.
— Сама ты вредина.
— Да, я такая, — шепнула Стефани мужу в ухо, плотнее прижимаясь к нему.
