Дверцу за собой он не закрыл.
У Эрика темнеет в глазах, как будто бы это его выплюнула в черноту раскрытая настежь дверца машины. Он чувствует, как ему передается замешательство, которое испытывает их пленник. Теперь ему тоже кажется, что эта дверца ведет в никуда. Теперь его тоже пугает свобода – такая хрупкая, непрочная, такая требовательная. Птичка не вылетела. Этот иностранец так безропотен, так безразличен к собственной судьбе, что он никак не может до конца в это поверить. Он, Эрик, дал волю чувствам, погрузился в мечты о переезде, о доме с садом, стал строить воздушные замки – так лошадям отстегивают корду и дают порезвиться, ведь всем приятно помечтать о свободе и независимости. Приятно иметь возможность в любой момент сказать: я всё. Если захочу, завтра же все брошу. Это вполне себе обязательное условие, оно позволяет нам продолжать работу, помогает в нужные моменты делать перерывы, восстанавливать равновесие. Он едва не сбился с пути, но задержанный мягко поставил его на место. Нежелание этого человека бежать звучит как приказ, как требование собраться с мыслями, прийти в себя. В голове с каждой минутой проясняется. Он словно очнулся только сейчас, в этом лесу: он позволил ситуации одержать над ним верх, потянулся за картинкой, за запахами, потому что они в тот момент показались ему красивыми, но теперь едва ли не стыдится этого. Он обнаружил часть себя, которая внушает ему тревогу. Как он мог до этого дойти?
Замысел его коллег постепенно вырастает перед ним во всей своей неприкрытой простоте. Чтобы он да оказался плохим полицейским? Он, человек, на которого всегда может положиться начальство? Он на миг потерял себя, ненадолго сбился с пути, ослепленный их невообразимым планом, отравленный их коварными вопросами, их расстроенным видом, их соображениями морали.
Они отступили от приказа.
Они пытаются его забыть, отказаться от его выполнения, хотя приказ – единственное, чем все они должны руководствоваться. Прекраснодушные идеи, на которые они, сами того не осознавая, ссылаются: демократия, правовое государство, о которых они, очевидно, думают, – все это начинается с повиновения приказу. Они – звенья иерархической цепи, идущей от охранника к министру. Если они ломаются, выпадают, то страдает вся система управления, вся структура в целом. Во что он впутался? Как он мог так легко сдаться? Стать их сообщником? Это на него совсем не похоже! Он отключил радио из удальства, желая, подобно Аристиду, пощеголять тем, какой он крутой мужик, какой поборник прав человека.
