К пятидесяти у многих скорость движения уже не та, и я достаточно легко уклонился, сам же нападающий по инерции закрутился вокруг своей оси и как‑то сразу утратил дух борьбы, выложившись в одном неудачном ударе. Он все еще стоял, сжав кулаки и воинственно дыша, но в глазах его уже читалось понимание бессмысленности сопротивления. Древняя германская культура снова гибла под натиском меднокожих варваров с востока. Половина его седеющей редкой шевелюры встала вертикально, наэлектризованная о мой бок, другая бессильно свесилась на ухо. Мне стало стыдно — за него, за себя, да и вообще. Мелькнула мысль: «Хорошо, что мои ребята и особенно девчонки в Крыму не видят всего этого…»
Я сказал:
— Успокойся. Сядь на стул и, битте, сам. Добровольно.
Негодяй неожиданно послушался и попросил у кассира сигаретку. Следующие пятнадцать минут, до приезда полиции, мы провели с ним за одним столиком, мирно беседуя о неправильном устройстве мира вообще и Германии в частности. О том, что он старше меня и мне надо его уважать. О том, что он уже два года как потерял работу на заводе. «Я слесарь! Смотри, у меня каменные ладони». И что от него в прошлом году ушла жена, а сын… Короче, не лезь ко мне в душу, грубиян! А бармен и вовсе хам и свинья.
Загромыхали тяжелые ботинки закованных в бронежилеты полицейских. Моему собеседнику вежливо, но непреклонно заломили руки и надели наручники. Рядом тараторил директор танцхауса Ян, перечисляя его грехи за эту ночь (напал на служащего, разбил бокалы, отказывается платить, а главное, подрался с секьюрити). Полицейский повернулся ко мне, вытащив из папки какую‑то бумагу.
— Нанесен ли вам какой‑либо телесный ущерб?
Я хмыкнул и ответил, что, если не считать туманных перспектив и ложных предположений о моем происхождении, никакого ущерба не получил. Полицейский невозмутимо вытащил из папки новый формуляр.
— Сообщите, пожалуйста, какими именно словами он выразил свое неудовольствие, тем самым нанеся вам моральный ущерб.
Сдерживая смех, я сказал, что это пустяки и претензий к дебоширу не имею.
— Единственный хороший мужик среди вас всех, свиней и педиков! — проревел мой пленник, и полицейские, собрав бумажки, поволокли его в холодное мартовское утро.
…Было пять часов, в зале тихо играла музыка. По углам, страстно обнявшись, качались запоздалые парочки, отбрыкиваясь от сонных официантов, объясняющих, что мы закрываемся. От усталости меня уже не держали ноги. Втиснувшись в «ситроен» Франциска, я посмотрел в боковое зеркало на свое отражение и наконец рассмеялся.
